Карьера Ваньки Каина началась в Москве, где он служил у богатого купца Филатьева. Ванька в один прекрасный день обокрал хозяина; но по несчастной случайности попался в руки полиции, которая представила его с торжеством к хозяину.
С Ванькой было поступлено по всей силе патриархальных обычаев. Кого он обокрал? Хозяина? Ну, так хозяину с ним и ведаться! И вот Филатьев посадил его на одну цепь с медведем. Правда, косматого товарища Ваньки кормили до отвала и он Ваньку не трогал, но зато он не давал ему прикоснуться ни к пище, ни к питью, начиная грозно и многозначительно рычать каждый раз, когда Ванька протягивал руку за едой.
Ванька просидел на цепи три дня. Если он не умер от голода и жажды, то только благодаря преданности влюблённой в него молоденькой служанки: она не только украдкой кормила узника, но и шепнула ему такой секрет, от которого Ванька моментально расцвёл, как маков цвет.
Находя, что три дня сиденья рядом с медведем – достаточное моральное наказание, Филатьев решил приступить к физическому. Ваньку отковали и повели в людскую драть плетьми.
Полюбоваться экзекуцией пришли соседи, и вот тут-то Ванька принялся орать во всё горло: «Слово и дело!» Набежала полиция, Ваньку допросили, и он показал, что его хозяин убил полицейского, а труп держит в подвале. Действительно, труп нашли, Филатьева арестовали, судили и казнили, а Ванька попал в честь. О нём было донесено в Петербург, и он официально перешёл в кадры сыскных людей.
Ванька понял выгоду своего нового положения. Нет преступления? Ну что же, его надо выдумать! И вот Ванька Каин начал подводить под кнут ни в чём не повинных людей, заслуживая благодарность и признательность высших властей. Дошло дело до того, что указом сената Ваньке Каину предоставлялась бесконтрольная власть над низшими полицейскими агентами.
Незадолго до того момента, когда мы встретили Ваньку в воровской харчевне, он под предлогом выслеживания какого-то мифического заговора перебрался в Петербург. На самом деле он явился преследовать молодую купеческую вдову Алёну Трифонову, которая скрылась от его матримониальных приставаний в северную столицу. Здесь Ванька выследил Алёну, обвинил её в отравлении мужа, и Алёне предстояли пытки, дыба и плети. Но Ванька знал, насколько Алёна изнежена, знал, что достаточно нескольких плетей, чтобы заставить её согласиться на брак, а калечить её пышное тело не входило в его расчёты. Поэтому ему надобно было войти в соглашение с соответствующими власть имущими людьми, и он обратился прямо к Семёну Никаноровичу Кривому, тому самому старичку, который приходил когда-то к Столбину, а теперь сидел с Каином в харчевне.
О том, добился ли он согласия богатой вдовы, читатели узнают из дальнейшего. Скажем только про конец Ванькиной карьеры. Он избрал своей специальностью поджоги с целью грабежа. В 1749 году он наконец попался, так как его наглость дошла до геркулесовских столбов. Его судили, причём процесс затянулся до 1755 года. На суде из показаний массы свидетелей выяснилась такая бездна грабежей, насилий, поджогов и убийств, что даже у привычных судей волосы становились дыбом. Но, «принимая во внимание его прежние заслуги», императрица Елизавета Петровна соизволила помиловать Ваньку Каина…
Его собеседник и собутыльник Семён Кривой был того же поля ягодой, только иной – более рафинированной и тонкой марки. Ванька попался, а Кривой умер в богатстве и почёте уважаемым церковным старостой.
Мы уже не раз называли его «старичком», хотя на самом деле он был вовсе не стар. В 1730 году он служил подканцеляристом сыскного приказа и был любим начальством как чиновник аккуратный, трудолюбивый и умный. И вдруг случайно раскрылась целая серия искусных подлогов. Пошли дальше: обнаружили шантаж и лихоимство. Семёна били плетьми и сослали в Сибирь.
В Сибири Семён многому научился. Он понял, что действовал глупо, так как «попадаются только дураки», и дал себе слово, что если царская милость вернёт его из ссылки, то он будет действовать умнее.
В те времена каждое следующее царствование неизменно бывало в оппозиции к прошлому. Кого в прошлое царствование миловали, того в новое – ссылали, кого в прошлое ссылали, того в новое царствование миловали и награждали. Наградить Семёна Кривого было решительно невозможно, но из ссылки его вернули. Приехав в Петербург, Кривой нашёл ход во дворец и сумел определиться – это было уже при воцарении Анны Иоанновны – истопником в царские комнаты.
Вследствие битья плетьми и ссылки здоровье Кривого так надломилось, что в тридцать пять лет он казался стариком. Даже топка печей была ему работой непосильной. Но он смотрел на это только как на переходную ступень, надеясь войти в милость. Случай представился ему, когда он однажды ответил обратившемуся к нему с каким-то вопросом принцу Антону на довольно сносном немецком языке. Принц, отчаянно скучавший, разговорился с ним, Кривой рассказал, что языку научился у бывшей квартирной хозяйки-немки, что под суд и в Сибирь попал из-за начальства, которое само якобы заставляло его мошенничать, а потом и выдало с головой. Принц покачал головой, лишний раз ругнул «проклятые русские порядки» и обещал принять участие в истопнике, достойном лучшей доли и выразившем желание вернуться к прежней службе.
В те времена между Бироном и принцем ещё не было обострённых отношений, а потому начальник Тайной канцелярии (то есть обер-палач) Андрей Иванович Ушаков с полной готовностью исполнил просьбу принца и взял в канцелярию Кривого. Он не назначил никакой ему определённой должности. «Будешь ничем и всем!» – коротко сказал он. Но Кривой предпочёл стать только «всем» и действительно стал им.
Он был всегда тих, вежлив, но, когда двое служащих выказали к нему строптивость, не желая признать в нём начальство, их постигла злая судьба, они умерли в пытках, которыми руководил сам Андрей Иванович. Никто доподлинно не знал, в чём винили пострадавших, и это ещё более подняло престиж Кривого. Мало-помалу он стал правой рукой Ушакова, умело отходя в тень и не компрометируя себя ни единым документальным доказательством. А кое-какие дела он тем не менее обделывал, так как всё богател и выстроил отличный дом.
Нет такого злодея или чёрствого человека, который не чувствовал бы привязанности хоть к кому-нибудь. Такой привязанностью был для Кривого принц Антон. Вот чем объясняется участие Кривого в облаве на Оленьку Пашенную, хотя это участие выразилось только в общем руководстве и переговорах со Столбиным: верный своему обету «не попадаться», Кривой в ночных насильнических экспедициях не участвовал.
Разумеется, Кривому легко было бы управиться и со Столбиным, и с его строптивой невестой, если бы к тому времени отношения между Бироном и принцем Антоном не дошли до открытой и непримиримой ненависти. Кривой знал, что Ушаков – самая преданная собака того лица, которое в данный момент стоит у власти, а потому если бы Столбина под вымышленным предлогом затащили в застенок и Столбин упомянул имя принца или выяснилось, что всё это дело затеяно в интересах принца Антона, то несдобровать бы и Кривому, и его покровителю. Вот почему пришлось прибегнуть к сложному удалению Столбина за границу.
Мы уже упоминали, что Ванька Каин и Семён Кривой сошлись в этой харчевне, чтобы закрепить своё соглашение относительно Алёны Трифоновой. Было решено, что Кривой доложит об этом деле Ушакову, скажет ему, что улики слабы и что бабу надо только «попужать немножко». Ушаков поручит это дело ему, Кривому, и они сладят.
– Только очень прошу тебя, Ванька, – в сотый раз повторял Кривой, – чтобы из этого дела какого худа не вышло! Ни для кого бы я это делать не стал, да ты свой брат, человек нужный.
– Уж известно, заслужу! – уверял Ванька. – Да ты не бойся! Я Алёну хорошо знаю: она так перепугается, что и словечка не проронит потом…
Он вдруг остановился и напряжённо уставился в одну точку.
– Ну что ты там увидел? – спросил его Кривой.
– А вот посмотри-ка на того купца, что буженину уплетает!
– А что на нём за разводы написаны? Купец как купец, заправский, всамделишний!
– То-то ли всамделишний? – кивнул Ванька, не отрывая взгляда. – Ты посмотри-ка только, как он ест! Разве серые купцы так едят?