Самые разнородные чувства волновали его, когда он шёл по коридору в сопровождении Пьера. Он был рад повидать милых парижских друзей, думал, что Анна Николаевна Очкасова может быть ему очень полезной в розысках Оленьки, тем более что она – крайне добрый человек и непременно поможет, если будет возможность. Думал он также о крушении ненавистной брауншвейгской четы и печалился составлением манифеста, который мог внести нежелательные осложнения. Полный всеми этими думами, он машинально запер дверь комнаты, задёрнул занавеску и направился к потайному ходу.
X
НЕЖДАННО-НЕГАДАННО
Медовый месяц Ваньки Каина и Алёны кончился очень быстро, и вскоре для молодой настали плохие времена. Ведь Ванька никогда особенно не любил Алёны и домогался её капиталов, а не сердца. Конечно, Алёна была очень сладкой бабой, и в первое время Каин мысленно шутил, что получил весьма недурное приданое к капиталам Алёны. Но она очень быстро надоела ему; в ней было что-то нездоровое, липкое, бесстрастно-чувственное, фальшивое, лицемерно-покорное. Ваньку раздражали её вечные «Ванюшенька», «светик», «милостивец» и тому подобные заискивающие словечки, произносимые неизменно подобострастным голосом; раздражали униженные, змеино-гибкие позы, за которыми чувствовалось змеиное жало, глубоко припрятанное до удобного случая. Словом, он был пресыщен женою и уже подумывал, что пора бы «прибрать» её, тем более что его сердце было серьёзно затронуто одной из приятельниц Алёны, не обращавшей на него внимания, что разжигало его ещё больше.
К тому же его служебные дела, если можно так назвать разбойно-воровскую и иудову деятельность Ваньки, совершенно не складывались. Купец Алексеев словно сквозь землю провалился, и его никто больше нигде не встречал и не видел. Наблюдение за дворцом цесаревны Елизаветы не дало никаких результатов; конечно, к ней ходило и ездило много всякого народа, но ведь не узницей, не монашкой была она, а царевной! Бывало, что по вечерам во дворец через чёрный ход пробирались какие-то сомнительные личности. Не раз Ванька с отчаяния покушался схватить кого-нибудь из них за шиворот. Но хорошо ещё, что чёрт уберёг от этого: обыкновенно это оказывался приятель или приятельница конюха, судомойки и другой низшей прислуги, а не то какая-нибудь безобидная ворожея, торговец или торговка разными снадобьями, монах, собирающий подаяние, – мало ли кто! Наблюдение за французским посольством на первых порах кое-что дало. Ванька узнал, что чаще всего посольство посещает немец Шмидт, переводчик при шведском посольстве, а поздно вечером – какая-то дама, которая оказалась фрейлиной Олениной. Но когда он вздумал хвастануть этими результатами перед Семёном, Кривой рассмеялся Ваньке в глаза и сказал с нескрываемым презрением:
– Ну, брат, если ты всегда таких бобров бить будешь, то их на детскую шапочку не хватит! Швеция и Франция живут в большой дружбе, не мудрено ли, что их послы между собой часто сносятся? Да я тебе и так, не видя, скажу, что в Англии наш посол чаще всего видится с австрийским, а в Австрии – с английским. Ну а что касается фрейлины Олениной, то кто же в Петербурге не знает, что она по амурной части навещает красивого маркиза? Только политики, брат, ты тут не ищи, а ежели она и есть, то совсем с другой стороны – вот как! Нет ангел мой, твои розыски выеденного яйца не стоят!
Когда же Ванька в ответ на вопрос Кривого сказал, что ничего подозрительного в жизни царевны Елизаветы ему обнаружить не удалось, Семён как-то искоса посмотрел на Каина, пожевал губами и с самым невинным видом спросил:
– А не узнал ты, что за ассамблея была вчера у царевны?
– Ассамблея? – удивлённо переспросил Ванька. – Да никакой не было! Я вчера всё время около бродил, пока часов в десять царевна не уехала… Тоже скажут – «ассамблея»!.. Да в доме все огни были потушены!
– Постой, – перебил его Кривой, – да о каком доме ты говоришь?
– Известно, о каком! О дворце царевны Елизаветы!
– Да ведь ассамблея-то была в Смольном!
– В Смольном? – удивился Ванька. – А это что такое будет?
Семён долго и с нескрываемым презрением смотрел на собеседника, потом сказал:
– Эх, фефела! Однако здорово я в тебе ошибся! Ты даже не знаешь, что у царевны имеется дом в Смольном, около Преображенских казарм, что там все её друзья собираются? Да как же ты за человеком хочешь уследить, когда не знаешь, где и куда он ездит? Нет, брат, хорошо ещё, что я на тебя не понадеялся и других туда приставил. Не все же такие разини, как ты… Ох, Ванька, боюсь я, не будет из тебя прока!
Вообще в последнее время взаимоотношения Кривого и Каина сильно изменились. Прежде они были как бы товарищами, людьми, по положению равными друг другу. Теперь они стали: Каин – подчинённым, а Кривой – начальником. Семён уже не просто спрашивал, а допрашивал Ваньку и сумел довести Каина до того, что тот говорил ему «вы», а не прежнее «ты». Помимо всего этого Семён, прежде довольно щедро оплачивавший услуги Ваньки, теперь зачастую бесцеремонно отказывал ему в денежных просьбах.
– Не заслужил, дармоед! – без стеснения говаривал он.
Недостатка в деньгах у Ваньки не было, но работать даром ему было не по душе. Поэтому немудрено, если он в последнее время был в очень плохом расположении духа, что прежде всего отражалось на жене.
Не показывая вида, Алёна внутренне очень радовалась, когда муж долго не приходил домой. И немало рада была она и теперь, когда Каин сумрачно приказал ей утром «собрать ему поесть», потому что, по всей вероятности, ему раньше поздней ночи домой не попасть.
Проводив мужа, Алёна весело оделась и ушла из дома. Она хотела воспользоваться часами свободы для того, чтобы навестить свою приятельницу – Ольгу Михайловну Воронцову, ту самую, к которой был неравнодушен Ванька, и погулять с нею, пользуясь тёплыми весенними деньками.
Воронцова составляла полную противоположность Алёне, но, быть может, именно это-то и влекло их друг к другу. Насколько Алёна была вздорна, изворотлива, безнравственна, настолько же Воронцова была сдержанна, проста и строга к себе. Очень рано овдовев, не испытав в замужестве того счастья, о котором мечтают девушки, она тем не менее физически и морально осталась верной памяти мужа. Глубоко набожная, истинно-христиански милосердная, готовая в любой момент бросить всё и лететь на помощь страждущим и обиженным, она вызывала в Алёне чувство почтительного обожания. Воронцова представляла собою тот светлый женский идеал, те положительные свойства женской души, которых не хватало самой Алёне, а последняя бессознательно представлялась Воронцовой олицетворением женской гибкости, изворотливости, приспособляемости. Обе вместе они являли собою полный образ женщины во всей его широте и многообразии, а потому чувствовали себя хорошо друг с другом.
Как и ожидала Алёна, Воронцова оказалась дома и охотно пошла прогуляться с нею. Разговаривая о своих бабьих дела, они попали на Невский, где их увлекла за собою большая толпа, следовавшая за глашатаем, объявлявшим с барабанным боем об отставлении фельдмаршала Миниха от всех занимаемых им должностей. Так дошли они до набережной и уселись там на одну из скамеечек.
В этот час гулявших было мало, а толпа свернула в другую сторону, вслед за глашатаем. Солнце уже чувствительно пригревало, и было что-то в воздухе, от чего даже обычно бледные щёки Воронцовой зарумянились и зарделись.
– Глянь-ка, мать моя, – весело воскликнула Алёна, – монах-то этот словно с иконы соскочил!
Воронцова взглянула по указанному ею направлению и увидела довольно высокого, плечистого, сгорбленного бременем лет старичка монаха, который тихо брёл, опираясь на высокую палку. Из-под потёртой скуфейки выбивались редкие пряди седых волос; лицо, тёмное и взборождённое морщинами, словно потемневший от времени чудотворный лик, говорило о молитвенном изнурении и воздержании в пище, густые седые брови, из-под которых сверкал острый, проницательный взгляд, придавали лицу грозное, духовно-воинствующее выражение.
Не доходя нескольких шагов до наших подруг, монах вдруг пошатнулся и должен был с силой опереться на палку, чтобы не упасть. Затем он с трудом подошёл к скамейке, на которой они сидели, и тяжело опустился рядом с ними!