Жан Брульяр незаметным образом положил это письмо на стол маркизу. Шетарди с помощью Жанны прочёл письмо и оценил совет неизвестного друга по достоинству.
Поэтому, когда на другой день дом Воронцова был оцеплен и туда проникла полиция, последняя застала только самых мирных кутил. Но полиция имела строжайшее приказание не принимать никаких объяснений, не поддаваться никаким обольщениям, а, не обращая внимания ни на что, попросту арестовать всех оказавшихся в данный час у Воронцова с самим хозяином во главе.
Молодёжь, подогретая винными парами, не захотела подчиниться приказу об аресте и оказала кровавое сопротивление. Только с большим трудом и уроном удалось перевязать буянов и отправить их в кордегардию.
На следующее утро, когда родственники арестованных явились грозной толпой к правительнице с протестом против подобных беспримерных действий полиции, разыгрался грандиознейший скандал. Всё это были самые преданные Брауншвейгскому дому лица, и им особенно казалось оскорбительным, что даже реальные заслуги не спасают их от произвола. Самое скверное было то, что приказ об аресте гостей Воронцова был отдан принцем без ведома правительницы. Анна Леопольдовна вышла из себя, в бешенстве накинулась на мужа, публично обозвала его безмозглым дураком и грозила отдать приказ о том, что принц Антон никакими административными правами не пользуется, а потому всякий, повиновавшийся ему в подобных делах, будет считаться самоуправцем и самовольником.
Кривой, по обыкновению оставшийся и в этом деле в тени, отлично понимал, что с ними сыграли смелую, остроумную, злую шутку. И ещё яснее представилось ему, насколько неравны силы обеих сторон. И ещё раз он подумал о том, что надо бы позаботиться о спасении своей шкуры.
«Ну да это ещё успеется, – решил он, – раньше времени нечего руки складывать!»
Неуспехи действовали на агентов Тайной канцелярии деморализующим образом. Они боялись поступить решительно, опасаясь новых досадных промахов, а потому зачастую у них из рук ускользала верная дичь. Заговорщики пользовались этим и смело сносились между собой. Тайный ход из помещения французского посольства теперь посещался всё чаще и чаще. Жанна, оправившись от своей болезни, с удвоенной энергией отдалась делу заговора. Сам Шетарди по нескольку раз в неделю отправлялся по ночам переодетым к Елизавете Петровне, и не раз они вновь переживали счастливые минуты их первого свидания в беседке над Невой.
Но надежды, которые оба возлагали тогда, оправдались лишь отчасти. Шетарди был теперь гораздо щедрее в денежной помощи царевне, но каждый раз, когда она пыталась уговорить его отступиться от каких-либо условий и положиться всецело на её благодарность, ловкий маркиз принимался ласкать чувственную женщину и доводил её до такого состояния, когда она уже ни о чём, кроме любви и страсти, и думать не могла. Когда же чад проходил и царевна вспоминала, что она опять ничего не добилась, маркиз был уже далеко.
Так шли дела до половины октября – ни шатко ни валко, как говорит русская пословица. Но настоящее уже было полно будущим. Великий момент назревал. Он был ближе, чем предполагал кто бы то ни было.
XVIII
ВАЖНОЕ РЕШЕНИЕ
Ванька Каин и Жан Брульяр пьянствовали в кабаке. Ванька чувствовал, что у Жана имеется какое-то новое открытие, которое тот считал нужным скрывать от него. Но почему?
Ванька играл в слишком опасную игру чтобы не поставить на карту всего для разгадки этого секрета. Он хотел напоить лакея допьяна, чтобы заставить его под действием хмеля проболтаться. А в случае неудачи он решил заманить Жана к себе на квартиру и там под ножом выведать всё, что нужно. Словом, нельзя было отступать ни перед чем, лишь бы дознаться, о чём именно и почему умалчивает Брульяр! А о том, что это было так, говорил сыщицкий нюх Каина.
Каин пил умно, Брульяр – глупо. Лакей был уже сильно подвыпивши, когда Ванька оставался ещё совершенно трезвым. И всё-таки сыщику не удавалось ничего выведать. Брульяр отделывался игривыми намёками – и только!
А ведь Ванька рассорил уже немало денег. Пили пиво, перешли на водку, потом стали упиваться дорогим вином. Жан причмокивал, от восторга закатывал глаза к небу, но оставался непроницаемым, словно скала, и жадным к вину, словно губка.
В особенное восхищение привела его старая романея. Но по мере того, как его настроение всё улучшалось, Ванька всё мрачнел и мрачнел.
– Эх, хорошо винцо! – заплетающимся языком сказал Брульяр, с сожалением допивая последние капли из бутылки. – Друг! Ещё бутылочку!
– Ну уж нет, – отрезал Ванька. – Не по носу табак! Ишь, разлакомился на дорогое вино, свинья!
Жан запустил руки в карманы, но не нашёл там ровно ничего: деньги у Брульяра не залёживались. Вздыхая, он взял в руки опустевшую бутылку и пытался выжать оттуда хоть несколько капель. Увы! Ввиду того, что это была уже не первая попытка, бутылка оказалась бесповоротно пустой!
– Ну вот! – с видом глубочайшего огорчения сказал тогда разлакомившийся пьяница. – К нему, можно сказать, всей душой, а он спину воротит. Мудрено ли, что с тобой дело не стоит вести? Другие щедрее… Я вот ещё ничего не сказал старику, а он мне вон сколько денег отвалил, а ты бутылку вина для друга жалеешь!
– Ах ты, собака! – крикнул Ванька, вскакивая с места. – Ты моё вино пьёшь, а к другим с секретами бегаешь? Вот пришибу я тебя сейчас, будешь тогда знать! Говори сейчас же, какой такой старик?
– Хоть убей, слова не вымолвлю, пока ещё бутылочку не выставишь! – решительно ответил Брульяр.
– Ну ладно, – с угрозой в голосе ответил Ванька, – только помни: коли обманешь, так я тебя этой же бутылкой по голове; поминай тогда как звали!
– Зачем по голове? – резонно возразил Жан. – Пользуйся, друг, что Жан гуляет. Я тебе за эту бутылку такой секрет открою, что отдай всё, да и мало! В другой бы раз кучу денег за это взял. Да старик и даст, вот, ей-Богу, даст. Только как ты мне друг…
Он замолчал, с жадностью уставившись на подаваемую бутылку.
– Теперь живо! – скомандовал Ванька, чувствуя, что взятый им тон импонирует Жану – Первое дело – какой такой старик?
– Да шут его знает… Зовут его как-то смешно… Одноглазый… Косой…
– Кривой?
– Вот-вот! Славный такой старичок, ласковый, тихий…
– Где ты его узнал?
– Да он меня на улице встретил, в кабак затащил и дал несколько золотых. «Если, – говорит, – будешь мне тайком сообщать всё, что узнаешь, так я тебя богатым человеком сделаю». Я ему сказал, что уже сообщаю всё тебе, а он говорит, что этого не нужно совсем…
– Ах он, старый бес! – крикнул Ванька. – Пронюхал?
– Ты, – говорит, – сообщай мне только то, что я прикажу Ну, тогда у меня для него ничего не было, а теперь мне удалось такой важнейший секрет разузнать!
– Что именно?
– А вот слушай! Горбатый секретарь из французского посольства – вовсе не секретарь и не мужчина, а женщина, полюбовница маркиза Суврэ. Мало того, она даже и не француженка, а природная русская, и зовут её Анной Николаевной!
– Эге-ге! – протянул Ванька. – Это действительно важный секрет. И что же, ты думал, свинья, этот секрет не мне, а Кривому продать?
– Да ведь своя рубашка ближе к телу! Ты стал скуповат, а Кривой мне кучу денег наобещал!
– Я-то скуповат, да что обещаю, то и делаю, а Кривой только и выезжает на обещаниях. Здорово бы ты промахнулся, если бы всё рассказал ему! Кривой и мне кучу денег наобещал, да я до сих пор всё при одном обещании остаюсь!
– Да ну? Не врёшь? – даже испугался Жан. – А я ещё какую важную штуку для него придумал. Узнал я, братец ты мой, что этот самый секретарь ходит тем же потайным ходом, которым покойничек Столбин лазил. Мало того, сегодня, в семь часов вечера, она должна отправиться с каким-то важным поручением. Вот я и хотел накрыть её прямо на месте с бумагами в руках. Мы с Кривым подстерегли бы её, связали бы да и доставили куда следует!
– Слушай, Жан, – даже задыхаясь от волнения, сказал Ванька, у которого моментально блеснула счастливая мысль, – если ты поможешь мне устроить это самое дело, так я тебе завтра же вручу триста червонцев!
– А не обманешь? – недоверчиво сказал лакей, у которого от этой цифры даже хмель частью прошёл.