Между тем Елизавете исполнилось десять лет; она вступила в самый безмятежный и счастливый период своей жизни. Обычное времяпрепровождение девочки в Хэтфилде — прогулки по тенистым аллеям среди кряжистых дубов, верховая езда, игры со сверстниками, музицирование — теперь приятно разнообразили занятия с наставниками. Она охотно училась и вскоре уже хорошо говорила и читала по-латыни, чуть медленнее — по-гречески, бойко болтала на французском и итальянском. Чтение латинских авторов стало для нее также и первым знакомством с историей, ибо это были Цезарь, Цицерон и Тит Ливий. Из греков она предпочитала Демосфена за безукоризненный стиль.
Со временем к Елизавете присоединился младший брат Эдуард. В наставники королевским детям выбрали ученых мужей из Кембриджа, из колледжа Сент-Джон (Святого Иоанна), которому покровительствовал Генрих. Выбор был знаменателен: в отличие от других цитаделей науки, и в первую очередь от более древнего и престижного Оксфорда, Сент-Джон был колыбелью молодых, свободно мыслящих ученых, в основном приверженных духу Реформации. Их отличие от университетских ученых мужей прежней генерации было столь же разительным, как и тех преподавателей, которые появились в 60-х годах нашего века, — молодых, ироничных, бородатых, к ужасу академического мира, приходивших на лекции в свитерах и джинсах. Августейшая ученица была в восторге от своего первого учителя Уильяма Грин дел а и занималась с большим рвением. К несчастью, он вскоре умер, и Елизавета, которой предоставили выбор, остановилась на его ученике Роджере Эшаме и не ошиблась, ибо этот человек оказался прекрасным педагогом и верным другом в самые трудные периоды ее юности.
В 1543 году трое полусирот, дети короля Генриха, получили новую мачеху, которая стала для них заботливой матерью. 12 июля Мария, Елизавета и Эдуард присутствовали во дворце Хэмптон-Корт на венчании своего отца с его шестой женой — Екатериной Парр. Среди неземного убранства резной часовни, под голубым сводом, украшенным звездами, Генрих наконец соединился с той, которая не обманула ожиданий и скрасила последние годы его жизни. Дважды вдова, тридцатилетняя Екатерина Парр была для него идеальной партией: красивая благородной, спокойной красотой, уравновешенная и приветливая, убежденная протестантка, высокообразованная и привлекавшая в свой светский кружок интеллектуалов и художников, и в довершение всего — любившая детей. Она взяла под крыло всех троих, и они счастливо проводили время в Челси в ее лондонском дворце на берегу Темзы.
Екатерина Парр всерьез заботилась об образовании Елизаветы и Эдуарда; оба писали ей письма то на греческом, то на латыни, чтобы продемонстрировать успехи в грамматике и стилистике. Маленькая принцесса вышивала для своей мачехи подарки, но то были не традиционные дамские безделушки, а переплеты для книг, в которые вкладывались новейшие переводы с французского или же первые опыты в стихосложении самой Елизаветы.
В 1547 году, когда Елизавете исполнилось тринадцать с половиной лет, в эту семейную идиллию вновь вторглась смерть. В январе умер король Генрих VIII, о чем девочка узнала в Энфилде, одной из королевских резиденций, будучи избавлена от тяжелого зрелища агонии этого одряхлевшего гиганта. Оттуда она написала сдержанно-скорбное письмо брату Эдуарду, поздравив его попутно с восшествием на престол. Младший брат, которого спешно увезли в столицу короноваться, прислал ей философски-рассудительный ответ, заметив, что более всего его печалит отъезд из Энфилда и расставание с дорогой сестрой. Едва ли стоило ждать бурного выражения горя от детей, проведших большую часть жизни на почтительном удалении от отца. О вынужденной разлуке друг с другом они сожалели гораздо сильнее.
Приблизительно в это время, возможно, по заказу Эдуарда или Екатерины Парр, художник, чье имя не дошло до нас, написал портрет Елизаветы. Это первое из известных ее изображений. Она предстает несколько недовольной, худой, с выступающими ключицами рыжей девочкой-подростком, которую отвлекли от более занимательных дел, одели в пурпурное платье, обильно украшенное золотой вышивкой и жемчугами, и заставили позировать. Раскрытая книга на заднем плане и другая — в руках, заложенная закладкой, а для верности еще и пальцем, чтобы тотчас после сеанса вернуться к чтению, — далеко не обычные атрибуты для парадного портрета тринадцатилетней девочки. Губы ее крепко сжаты, в лице нет ни малейшего намека на улыбку или стремление выглядеть привлекательнее, чем она есть на самом деле. Одни лишь глаза ее действительно необыкновенно красивы — огромные, миндалевидные, темные, как у Анны Болейн. Да и вся она — копия матери: тот же продолговатый овал лица, твердо очерченный, чуть выступающий подбородок, несколько длинноватый, но правильной формы нос, спокойные дуги бровей и необыкновенно тонкие, изящные, унизанные перстнями пальцы, которыми Елизавета будет так гордиться, повзрослев. Кокетство и прелесть совершенно отсутствуют в ее лице. Чего в нем хватает в избытке, так это характера. Вскоре твердость его подверглась первой серьезной проверке, ибо Елизавета вступала в полосу нескончаемых испытаний.