Когда мы достигли оживлённой местности, я очень испугалась и ходила за ним как привязанная. Мне казалось, что стоит ему уйти, и я пропаду, в принципе так и было. Я не знала ни одного языка, кроме родного, не имела понятия о деньгах. Так я оказалась в полной его власти, а когда мы приехали в его дом, и я увидела мягкие кровати, прекрасную мебель, изысканные наряды и драгоценности, то продала свою душу, но по ночам предки так же грустно глядели из омута сновидений. Он выполнил всё, что обещал. Возил меня в театры, водил на приёмы и, постепенно, я вошла во вкус этой роскошной жизни, изучила язык и манеры. Но не могла понять тогда, что среди этих людей я была лишь диковинкой, сезонным развлечением, забавной обезьянкой, для смеха облачённой в дорогое платье, не более того. У меня не было никаких шансов стать частью их жизни. Расспрашивая о том, как живут в далёких северных горах люди, которым врачей, учителей и священников заменяют шаманы, они не пытались узнать о другом мироустройстве, где не бывает войн, где человеческая жизнь почитается священной, где дети любят и уважают стариков, не тяготясь ими, где не бывает голодных, так как все работают на общее благополучие и достигают его, где душевный покой важнее материальных благ, где за помощь не нужно отдавать всё, что есть у тебя, а в ответ можно получить обман. Нет, они просто умилялись дикости подобной жизни, говоря за моей спиной, а те, кто считал себя более интеллигентным и цивилизованным, чем остальные и прямо в глаза, что мне несказанно повезло, что меня привезли в такую замечательную страну, где есть деньги, церковь и государственность. Я пыталась рассказать о том, сколько жизней спасли шаманы, да хотя бы жизнь Грегора, но всё это вызывало лишь снисходительные усмешки. Эти люди постоянно боялись даже предположить, что можно жить иначе, чем они и при этом быть людьми, а если слухи, доходящие до нас верны, то эти напыщенные варвары, напридумавшие себе кучу условностей, ограничений и зависимые от количества цветных бумажек и металлических кругляков, так и не изменились. В конце концов, Грегор сказал мне о том, что его вынуждают жениться на девушке своего круга и мне нужно уйти и жить самостоятельно, а о нем забыть навсегда. Разговор этот произошел через год после того, как я приехала к нему домой. Интерес в обществе ко мне угас, да и он сам начал мной тяготиться, ведь пока я жила в его доме на виду у всех, не понимая насколько вульгарно моё положение, он всё же не мог чувствовать себя совершенно свободным. И вот, после всей той роскоши, которая окружала меня, он отвел меня к женщине по имени Берта, давшей мне комнатушку на чердаке и обещавшей приносить заказы на шитьё, с которых я буду оплачивать комнату и стол. Так я стала швеёй. В этом месте я просуществовала самый страшный год моей жизни. Я работала по двенадцать часов, но денег всё равно не хватало, и Берта ворчала, а иногда и ругала меня последними словами, из которых я постепенно стала понимать, какое положение я изначально заняла в этом месте, традиции и правила которого я познавала под руководством Грегора. Порой Берта крепко выпивала и поднимаясь на чердак глубокой ночью будила меня чтобы поговорить, в такие моменты попытки просить её оставить меня или нечаянное проявление невнимательности к тому, что она говорила, могли завершиться для меня побоями. Я уже приготовилась уйти и не вернуться, когда ко мне снова явился тот, кто привёз меня в этот бездушный смрадный край. Он был бледен и истощён, очень похож на себя, когда только очнулся в нашей с дедушкой юрте, и я увидела его глаза. Тем больнее отозвался во мне вопль отчаяния за то предательство, за которое я расплачивалась сейчас. Он смотрел на меня отстранённо, без интереса, как на незнакомку, к которой зашли по делу. Поначалу Грегор задал формальные вопросы о делах, о жизни, о планах, на которые я не отвечала, а просто наблюдала за этим странным животным, облачённым в костюм, по которому другие могут определить его породу и ореол обитания. Он прекрасно всё понимал, но спрашивал, потому что эта страшная глупость среди них считается воспитанием. Убедившись, что поддерживать милую беседу я не намерена, и, избегая моего лихорадочного взгляда на обезображенном недоеданием, недосыпанием и отсутствием свежего воздуха лице, он перешёл к причине своего визита.
— Мне нужна твоя помощь. — Он вздохнул и посмотрел в мои глаза с мольбой и отчаяньем. — Моя жена очень слаба, ей скоро рожать, но все доктора лишь печально качают головами. Терхенетар, ведь у тебя доброе сердце и есть сила, которую должно применять во благо людей. Ты же спасла меня от верной смерти, ты сможешь ей помочь.
Вот так. Ни мольбы о прощении, ни желание улучшить моё положение. Я согласилась помочь, а потом решила броситься в реку, чтобы больше не видеть ни этих людей, ни их грязный немыслимый город. И вот я в том же доме, стою перед девушкой, располневшей от беременности, и смотрю на бледное лицо в холодном поту лихорадки, на руки, отчаянно вцепившиеся в одеяло, на светлые волосы, разметавшиеся по подушке. Она была очень красива, она была добра и совершенно безвинна. Дни её были сочтены, но, несмотря на сомнения, я согласилась постараться помочь ей и ребенку. Всё было приготовлено и камлание началось, не знаю, сколько времени длилось оно, но когда я закончила, девушка спала глубоким сном, румянец играл на её щеках и жар оставил тело. Ровное дыхание больной звучало музыкой для домашних и меня даже наградили парой монет, судя по которым стоимость этой музыки была не высока. Но они ещё и улыбались и даже дотрагивались до моего плеча в поощрительном жесте, а это само по себе в их глазах было выше любого сокровища. На ночь меня разместили в комнате для прислуги, причём эти смешные мерзавцы ещё год назад почтительно называвшие меня хозяйкой, в этот раз ни в какую не соглашались спать в комнатах, примыкающих к моей, чтобы я их не заколдовала. Утром весь дом проснулся от душераздирающего вопля Грегора: Лилиан, так звали его молодую супругу, скончалась. Когда я вошла в комнату, то увидела её в том же положении, что и накануне и даже румянец ещё задержался на прелестном лице, улыбавшемся каким-то грёзам перед тем, как душа ушла из него. Может быть, она видела своих ангелов, протянувших к ней руки. Не знаю почему мои усилия не спасли эту девушку, я искренно пыталась помочь, но всё же не смогла. Либо моих сил не хватило, либо смерти слишком она приглянулась. Но для всех остальных причина была несомненна. Тогда я впервые услышала тот самый призыв, который кричали сегодня на площади: «Ведьма! На костёр!» Грегор исподлобья посмотрел на меня налившимися кровью глазами и, трудно дыша, произнёс: «ты убила мою жену и моего сына». Гнев душил его и если бы чьи-то добрые руки не схватили и не уволокли оторопевшую меня, он разорвал бы моё тело в клочья, по крайней мере, казалось, что сила его ярости была именно такова. Я лепетала что-то в свою защиту, я говорила, что даже не думала причинять им вреда и смерть если пришла, то не по моей вине и девушка всё равно бы погибла, раз даже духи не смогли её спасти. Но всё это слышала лишь добрая кухарка, уволокшая меня на кухню и там пытавшаяся вытолкнуть меня через чёрный ход. Она говорила что верит, но больше никто не станет меня слушать. Я уже выходила, когда вспомнила про свой бубен и колотушку, я не могла расстаться с ними, у меня больше ничего не было, так что я стала рваться обратно и в этот миг в кухню вбежали слуги и схватили меня, связали руки за спиной и потащили в гостиную. Я не сопротивлялась, моя дальнейшая судьба интересовала меня мало, а страха перед этими людьми я не могла испытывать в принципе, слишком жалкими они мне казались со всеми своими угрозами. Они всех судят по себе и до истерик боятся всего на них не похожего, если не могут этим управлять или уподобить себе. Мне говорили про доверие, которое будто бы было мне оказано, хотя меня даже не спрашивали ни о чем, так что доверие было с заметным изъяном и работало лишь в случае удачного завершения ритуала. Мне рассказывали о своей вере, о том, что меня прилюдно предадут огню. Меня хотели заставить признаться в том, что я убила Лилиан специально, что моя «чёрная магия» свела её в могилу. Я говорила о том, что они сами просили меня попытаться, я обещала помочь и сделала всё, что смогла для спасения и мне не в чем упрекнуть себя. И тогда Грегор ударил меня несколько раз по лицу, но это было не самым страшным. Слёзы хлынули у меня из глаз, и стон раненного животного исторгла моя грудь, разрываемая от ощутимой физической боли, потому, что кто-то начал бросать в огонь мои инструменты, то, с чем напрямую была связана моя жизнь, то, что сделали для меня дедушка и соплеменники. Лёгкие словно превратились вдруг в камень, и я не могла ни дышать, ни держаться и тело стало клониться к земле под этой тяжестью. Я понимала, что духи отвернулись от меня и то, что произошло, было наказанием и моей душе никогда не вознестись к Тэнгри. Меня охватил жар, в глазах потемнело и давно не являвшиеся во сне лица предков снова отчётливо встали перед затуманенным взором. Я потеряла сознание, а когда очнулась, вокруг были лишь клубы сухого тумана, да небольшой отрезок пути. Я пошла вперёд, не оглядываясь и не думая ни о чём, пока туман не начал редеть и я не увидела огромную степь, по которой были разбросаны курганы из какого-то серого пуха или пыли. Всё здесь было пропитано ощущением удушающей пустоты и безнадёжности. На окраине этой степи, там, где с ней граничил туман, спиной ко мне стоял светловолосый юноша, рассматривая что-то у себя в руках. Приблизившись на безопасное расстояние, я окликнула его и, когда он повернулся, вскрикнула от ужаса — его саван спереди был весь залит кровью, которая продолжала вытекать из него. Осунувшееся лицо голубого цвета с заострёнными чертами и запавшими синими глазами, мутно и безучастно уставились на источник звука, но это было последнее, что он был в состоянии сделать. Юноша упал на землю, я подбежала к нему и перевернула на спину, положив его голову себе на колени. Ничего не сознавая, он по-прежнему крепко сжимал в руках предмет своего интереса. В отчаянии взглянув на них, я похолодела и тут же преисполнилась надежды на то, что смогу спасти и его и, может быть, даже себя, потому что в руках он держал мои бубен и колотушку для камлания. Позже, когда все страхи улеглись, я спросила у Илорена, а это, как ты, наверное, уже догадалась, был будущий король, откуда они взялись у него. Он рассказал, что сразу, как только оказался в тумане, на него напал кто-то, повалил на землю и стал разрывать когтями его тело, в пылу неравной борьбы Илорен схватил первое, что попалось ему под руку, и ударил чудовище. Этим предметом оказался зачехлённый бубен. За то мгновение, в которое существо замешкалось, его жертва вернулась на тропу и побрела, надеясь на помощь, вперёд. Я застала его, когда он увидел вместо жилища людей только пыльную степь, а в чехле, который был крепко зажат в онемевших руках только непонятный музыкальный инструмент.