Пройдите чуть далее, и доберетесь до Уэст-Чип, где располагается рынок, а Литтл-Кондуит снабжает водой северную часть города. Наконец, вы выйдете к Собору Святого Павла и Патерностер-роу, где стоят лотки торговцев книгами и канцелярскими товарами. Если пойдете дальше на запад, то сможете выйти из города через Ньюгейт; направившись по дороге к Тайбернским виселицам, а потом — по дороге в Оксфорд, вы в конце концов вернетесь в Стратфорд.
Проходя по Чипсайду, вы, возможно, слева заметите таверну «Русалка». Именно там мистер Эдмунд Коппингер и мистер Генри Артингтон скрылись от лондонской толпы в 1591 году. Кроме того, именно там любил выпивать Вильям Шекспир из Стратфорда[16]. На этой улице богатство общается с бедностью под взором филантропии. Горожане встречаются с деревенскими жителями. Это место важных объявлений, публичных демонстраций и бизнеса. Для ювелиров, живущих здесь, и для богатых купцов, ходящих на собрания в Мерсерс-холл, это место профессиональных достижений и гордости. Для летописца Джона Стоу Чипсайд — древнее и преисполненное великого достоинства место. Для хорошо одетых — возможность показать себя. Для мистера Коппингера и мистера Артингтона — место расплаты за грехи. Наконец, поэт из Стратфорда наблюдает за всем этим с «кружечкой доброго двойного пива» в руке.
II. Люди
Рост населения — одна из самых популярных тем для разговора в елизаветинскую эпоху От Корнуолла до Кента вы будете слышать о взрыве рождаемости. Горожане видят, как за стенами растут новые дома; сельские жители подозрительно смотрят на все большее число нищих на дорогах. Но насколько быстро население растет? Кто может сказать?
Во времена Елизаветы в Англии редко собирают статистику, так что вы вряд ли встретите хоть одного человека, даже приблизительно представляющего, сколько народу сейчас живет в стране. Есть некоторая ирония в том, что историкам современного мира намного легче измерить численность населения в XVI веке, чем людям, жившим тогда. Сегодня мы знаем, что тогдашние разговоры о росте населения абсолютно верны. К концу правления Елизаветы в Англии жило около 4,1 млн человек — сравните с 3,16 млн в начале правления, и получите 30-процентный прирост. Цифры поразительны: нечто подобное в следующий раз случится только в конце XVIII века, когда прирост будет еще более стремительным[17]. Еще сильнее это шокирует, если знать, что в предыдущие два столетия население гораздо меньше 3 млн — страна так толком и не пришла в себя после «Черной смерти» 1348–1349 годов. Так что вовсе неудивительно, что англичане чувствуют, как растет их число.
Но почему оно растет? В 1594 году в Кенте Вильям Ламбард предложил следующее объяснение: «Сейчас не только молодые люди, но и церковнослужители всех рангов женятся и плодятся свободно, чего раньше не бывало, и… у нас, слава богу, не случилось массовой гибели ни от меча, ни от болезни, которая могла бы снизить нашу численность»[18]. Ричард Карью из Корнуолла через несколько лет согласился с ним, связав прирост населения с отменой обета безбрачия для священников, более ранним возрастом вступления в брак, чем раньше, и долгим отсутствием войн и чумы. Но, как вы уже наверняка предположили, реальные причины глубже, чем считали эти образованные джентльмены. Из-за войн численность населения снижается незначительно по той простой причине, что количество женщин детородного возраста в стране не уменьшается. Или, другими словами, «рынок» мужей ограничивается не романтическим образом идеального мужчины, а количеством мужчин, обладающих достаточным состоянием и положением в обществе. Даже гибель 8000 мужчин на войне (1 процент взрослого мужского населения) приводит лишь к едва заметному снижению стандартов, а не к появлению огромной толпы скорбящих вдов и невест. Если вы хотите узнать реальную причину роста населения, подумайте, какой эффект на брак и плодовитость оказывает более легкая доступность пищи. Проще говоря, если еда есть в изобилии, то цены на нее падают, а здоровье, благосостояние и безопасность людей растут и улучшаются. В брак вступают многие из тех, кто не сделал бы этого в более голодные годы. Уверенный в том, что семью удастся прокормить, слуга уйдет от хозяина, освоит ремесло, приобретет собственный дом, женится и будет содержать жену и детей. Если же еда труднодоступна и дорога́, то, очевидно, подобный шаг может стать самоубийственным. Именно изобилие еды по всей стране по ценам, доступным даже для небогатых семей, стало главной причиной роста населения.
Хотя общая численность населения быстро растет, его структура практически не отличается от той, что была в Средние века. Пройдя по улице времен Елизаветы, вы увидите такое же огромное количество молодежи, как и в XIV веке. В XXI веке количество англичан младше 16 и старше 60 лет примерно равно: 20 и 21 процент населения соответственно. В елизаветинской Англии мальчики и девочки до 16 лет составляли 36 процентов всего населения, а люди старше 60 — всего 7,3 процента. Таким образом, пропорция между молодежью и стариками здесь впятеро больше, чем в современном мире. Эффект, оказываемый на устройство общества, поразителен: медианный возраст составляет двадцать два года (то есть, половина населения Англии не старше 22 лет); в современном мире медианный возраст — почти сорок лет. Более того, мужчины еще и выглядят моложе: возраст, в котором начинает расти борода, наступает гораздо позже, чем сейчас, — к двадцати двум годам у большинства мужчин на подбородке всего лишь несколько волосков. Мужчины больше напоминают мальчишек и ведут себя, как безрассудные юнцы — они намного более энергичны, жестоки, активны и эгоистичны, чем вы могли бы предположить.
Возникает логичный вопрос: а на что же похожа старость в елизаветинской Англии? Томас Уайтхорн в сорок лет сказал, что начался «первый этап старости». Вильям Гаррисон заявляет, что «женщины из-за деторождения после сорока лет быстро покрываются морщинами». Как и во многих вещах, здесь важна точка зрения. Не стоит и говорить, что 45-летний человек кажется 15-летнему «старым». Но дожить до 60 в елизаветинские времена — все равно, что дожить до 75 в XXI веке. Средняя продолжительность жизни колеблется от 28 лет в начале 60-х годов до 41 в начале 80-х; эта вторая цифра будет превзойдена лишь в конце XIX века. Большинство людей просто не доживают до «старости» в современном понимании — им не выпадает такой возможности. В Стратфорде в 60-х годах XVI века в среднем крестят 63 детей в год… а 43 в год хоронят. Детская смертность в городах выше из-за более быстрого распространения болезней, но даже в сельской местности 21 процент детей умирает, не дожив до десяти лет, причем две трети из них — еще на первом году жизни[19].
Если вы доживаете до 50, то вам повезло. В этом возрасте елизаветинские англичане начинают называть друг друга «старыми». Это не значит, что в 50 лет люди немощны: если вы дожили до 30 лет, то, вероятно, доживете и до 60. В 50 вы должны работать так же прилежно, как раньше; мужчины вплоть до 60 лет обязаны участвовать в ополчении. Когда вам исполнится 50, многие из вашего поколения будут уже мертвы, и даже если вы не ощущаете себя старым, то ваши вкусы и привычки, несомненно, старомодны. Мужчины становятся физически слабее. Женщина в 50 лет может прослыть «мудрой». В 60 лет вы уже точно считаетесь стариком.
16
Истории о пивном клубе в «Русалке», который посещали Шекспир, Бен Джонсон, Джон Донн и другие, в определенной степени романтизированы. Однако владелец таверны, Вильям Джонсон, был другом и деловым партнером Шекспира, ибо они вдвоем приняли участие в последнем вложении Шекспира в недвижимость в 1613 году. См. Schoenbaum, Shakespeare, p. 208.
17
По данным Wrigley & Schofield, p. 528, самый большой совокупный рост населения в шестнадцатом веке был в 1581–86 годах: 1,13. Этот показатель удалось превзойти лишь в пятилетку 1786–90 годов: 1,20. Население страны к тому времени превышало 7 млн.
18
Выступление Вильяма Ламбарда перед комиссией по приютам и т. п. в Мейдстоне, 17 января 1594 г., в Conyers Read (ed.), William Lambarde and Local Government, p. 182 (цитата no Eliz. People, p. 47).
19
Wrigley & Schofield, p. 249. Половина младенцев, не доживших до года, умирала в первый месяц жизни. См. там же, стр. 363. В семнадцатом и восемнадцатом веке показатели детской смертности лишь ухудшились.