Быстрый взгляд на Кийе, затем такой же, как молния, но с недоумением на единственного сына моей матушки Фелиции, и сеанс начался.
- В чем дело, Кийе?
- Чрезвычайное дело, господин директор. Но вначале позвольте мне представить вам комиссара Сан-Антонио, он все вам подробно расскажет.
Кийе, видимо, в юности играл в регби. Во всяком случае, пас назад у него поставлен хорошо.
Я прочищаю глотку, делаю шаг вперед и рассказываю все по порядку. В зависимости от обстоятельств дела я либо углубляю, либо расширяю повествование или просто иду по часовой стрелке. Перзавеса прикуривает сигару "Генри Клей" и пускает такую дымовую завесу, что запросто могла бы сбить с панталыку все радары в округе.
Слушая меня, он молча курит, выпуская в воздух по сто франков (не волнуйтесь, старых франков) при каждом выдохе. Когда я заканчиваю монолог, господин директор оборачивается к Кийе с таким видом, будто только что его обнаружил.
Тот бледнеет, весь полностью - до прямой кишки. Коленки трясутся, а унылый клюв похож на пистолет бензозаправки.
- Вы должны согласиться, господин Перзавеса, что моей вины в этом нет!
- А кто вас обвиняет? - вопрошает спокойным тоном бывший продавец собачьих зубных щеток, а ныне скандальных хроник. - Просто у вас несчастливая рука!
Вот ведь сволочь! Слышали бы вы, с каким апломбом он произнес эту гадость!
Огуречное лицо Кийе покрывается зеленью и пупырышками. На его карьере можно ставить жирный крест. Теперь она стоит не больше мартышкиной задницы. Патрон, самый главный патрон, патрон из патронов не обвиняет его в профессиональной непригодности, нет, - он обвиняет беднягу Кийе в том, что тот приносит несчастье. Соображаете? Хуже не придумаешь: от такого пятна уже никогда не отмыться! Абсурдно, но не поспоришь! С этим ярлыком можно спокойно идти и выбирать мост повыше, чтобы сигануть оттуда рыбкой.
Симон Перзавеса поднимает свой округлый зад с мягкого стула. Он тычет концом сигары в направлении перепуганного насмерть Кийе, затем переводит жезл на меня, видимо желая, как фея Маржолена, превратить меня в своего сторонника.
- Послушайте-ка, я не люблю такого рода шутки. Если разразится скандал, кое-кто сложит головы.
- Господин Перзавеса, - отвечаю я ему спокойно, - хотел бы обратить ваше драгоценное внимание на то обстоятельство, что двое уже сложили свои головы.
- Кто это?
- Те, кто лежат на садовом участке в Маньи.
Он пожимает плечами.
- Вы - знаменитый флик, не так ли?
- Ну да! - скромно отвечаю я.
Если бы мне не дали в свое время прекрасного воспитания и классического образования, я бы заставил его сожрать свою сигару.
- Я позвоню вашему начальнику и скажу, чтобы он поручил вам расследование этого дела и дал столько времени, сколько необходимо для полного выяснения обстоятельств... Работайте тихо, без огласки.
Мне противна его наглость, и я смотрю сквозь него.
- Послушайте, господин Перзавеса, вы забываете, что у нас на руках два трупа, а значит, имеется как минимум один убийца... Можно спрятать, если постараться, остывшее мясо - вернее, кости, - но если я заарканю убийцу, то его придется судить, не так ли? А судебный процесс как мед - на него слетятся все мухи!
- Ну, до этого еще далеко! - рубит он.
Сила этого малого в том, что он живет сегодняшним днем. Между прочим, и вы должны это признать, если ваши мозги не совсем высохли, - истинная сила человека в его настоящем. Не многие знают об этом, и уж тем более не многие умеют жить в узких границах без прошлого и будущего. Симон Перзавеса верит в настоящее и его силу. И он стал тем, кто он есть, лишь за счет умения выжать максимум из текущего момента.
- Единственное, о чем я вас прошу, комиссар, - расследование должно быть проведено сугубо конфиденциально. Дальнейшие наши действия мы сообразуем с развитием событий. На этом Перзавеса как бы ставит точку в переговорах. Заседание следует считать закрытым. Его ждут министр, три посла, две графини с пересохшими глотками, а также целый выводок писателей-академиков, которых он маринует в осиротевшей без него гостиной. Он должен быть там, среди хрусталя и накрахмаленных скатертей, - каждая минута на счету. Через мгновение он полностью забудет об инциденте и займется более важными делами.
- Господин директор, я... - стартует Кийе.
- Вот именно! - отвечает тот.
Перзавеса протягивает нам руку, вернее, два свободных пальца руки, в которой держит сигару. Мы вынуждены пожать их, чтобы ответить на акт его вежливости.
И вот мы уже на лестнице. Мраморные статуи взирают на нас с сонным безразличием.
- Вот это человек! - блеет Кийе.
Я скашиваю на него глаза. Всегда находятся людишки, гордые тем, что служат своим хозяевам лишь ковриком для вытирания ног.
* * *
- Ну и что теперь? - спрашивает оживший огурец, когда мы приземляемся на тротуаре.
Меня начинает тошнить от его компании.
- А теперь, мой бесстрашный друг, вы можете вернуться к своим высосанным из пальца новостям... Если у вас появится информация и вы захотите со мной поделиться, позвоните. Вот моя карточка.
Я оставляю его с открытым ртом и иду к машине.
- Ну, как дела? - беспокоится маман.
- Как у волка, которого ноги кормят. Придется возиться с этой загадкой. В этом деле, похоже, ожидается куча палок в колесах, да еще рот придется держать на замке...
Она понимает, что я взвинчен, и пытается мне помочь успокоиться.
- Какой он из себя, директор газеты?
- Как сама газета, мам. Изъясняется исключительно заголовками и полагает, что все человечество стоит не больше пятидесяти сантимов, как его капустный листок.
- А куда мы теперь?
- К бизнесмену от газеты, который купил эту чертову халупу. А потом я приглашаю тебя в хороший ресторан где-нибудь в центре. Честно говоря, рагу мамаши Пино для меня лично как кроличий чих.