— Да вы грубиян! — становясь лиловым, вскрикивает папаша. Его голос похож на скрип выскочившей из дивана пружины.
Я вежливо прощаюсь с малышкой Терезой, которая, как мне кажется, подавлена и испугана. Мы направляемся к двери. Наш спуск по лестнице происходит в гнетущей тишине.
Подойдя к машине, я констатирую пропажу. Берю, видно, не устоял перед соблазном хлебнуть глоток-другой в кафе на углу.
— Ну и прием! — хмыкает Айлюли. — Похоже, девочке не очень-то сладко с этим старым козлом.
— Думаю, все не так просто. Как тебе показалось, старикашка не может быть замешан в убийствах?
Айлюли задумчиво пожимает плечами.
— Да нет. Он просто вымученный каноник, вот и все. Как-то трудно себе представить, чтобы он замочил ближнего.
— Это верно, но чем черт не шутит. Что-то у него на душе есть… Не потому ли ему претят любые разговоры о доме? А мы тут приперлись с улыбками до ушей, да еще с вопросами, вот его и прошибло! Знаешь, детка, люди, не желающие даже выслушать вопрос, часто просто боятся проговориться.
Но на упрямую Айлюли мой аргумент не действует. Она, кажется, скорее бы согласилась принять у себя дюжину сирот-каннибалов, чем мою точку зрения.
— Знаешь, у меня все-таки есть шестое женское чувство, — довольно смело заявляет она.
— С таким же успехом у тебя могло бы быть и седьмое — меня бы не удивило!
— Кретин! Короче, шестое или седьмое, но я уверена, что наш Аквамарин чист как стеклышко.
— Ладно, посмотрим.
И тут миру вновь является Толстяк. Но самое удивительное, что он идет не из пивной, а из дома Аква Сержа.
— Я думал, ты присосался к бочке в трактире!
— Да ладно тебе! — галантно отмахивается законный супруг Б.Б. (Берты Берюрье, не путать с Бриджит Бардо). — Представляешь, когда ты болтал с консьержкой, я увидел ее и узнал. Ее брат служил со мной в одном полку, и она была моей, так сказать… крестной. Если бы я тебе рассказал…
— О нет, уволь, — обрываю я Толстяка, понимая, что сейчас начнутся скабрезности.
— Оставь его, пусть говорит, — возражает Айлюли, — Мы же тут почти в мужской компании, разве нет?
Одарив чудную ошибку природы тягучим благодарным взглядом, Берю стартует:
— Конечно, в некотором роде все получилось так быстро… Я спохватываюсь:
— Она в курсе, что ты легавый?
— Еще бы! Я даже ей намекнул, мол, на следующий год буду представлен в комиссары.
— И ты сказал, что мы приехали вместе?
— А что, не надо было?
— Берю, — начинаю я скрипеть зубами, — с тех пор как многоклеточные вылезли из пучин Мирового океана и начали топтать грешную землю, на свете не было недостатка в идиотах. Но ты побиваешь все рекорды кретинизма, и возникает законное желание утопить тебя в первородной стихии, лишь бы ты заткнулся…
Он краснеет, пытается протестовать, но инстинкт самосохранения шепчет ему, что не мешает на время засунуть язык в задницу…
Под внимательным взором Айлюли, угадавшей шестым женским чувством опасность, я начинаю стремительно соображать: консьержка не преминет выложить злобному старичку все о моей истинной профессии, и если тот замешан в убийствах, то пиши пропало — он будет настороже.
Надеяться, что женщина сможет сохранить секрет, тем более просить ее об этом равносильно приказу растрезвонить про это тут же всем и каждому — дело известное!
— Она спрашивала тебя, зачем мы пришли к ее жильцу?
— Да, — выдыхает Слон.
— И что ты ей ответил во время своих экспресс-переговоров ?
— Что дело конфиденциальное.
В общем, вполне достаточно, чтобы превратить подметальщицу этажей в радиорелейную станцию. У нее наверняка даже поднялась температура, настолько ей не терпится узнать, что означает сей визит. Бьюсь об заклад — она уже делится новостью с дамой этажом выше, которая побежит докладывать почтальонше на пенсии, та — подруге по лестничной площадке, и пошло-поехало. Это же снежный ком, пущенный с горы.
Я поднимаю глаза на окна третьего этажа. Вижу, шторы спущены. Старый хрыч занервничал. Почему? “Вот в чем вопрос”, — сказал бы Шекспир, который очень любил себя цитировать.
И тут я чувствую, как просыпается мой внутренний голос, вы его знаете, — крохотный квартиросъемщик моего подсознания, тот, что нашептывает мне гениальные идеи, играя на волшебной дудочке. Так вот он мне говорит: когда сыр созрел, самое лучшее — положить его на бутерброд. Тем более балбес Берю не нашел ничего лучшего, как протрепаться своей ротной крестной.
Принимаю решение использовать вновь создавшуюся ситуацию, чтобы повернуть ее в свою пользу.
— Ты сейчас навостришь лыжи к консьержке, Толстяк.
— Лыжи смазаны, шеф! — докладывает Берю, чтобы тонкой остротой разрядить напряженную атмосферу.
Я уточняю задачу:
— Если она разогрелась, можешь ее отутюжить. Поскольку тебе все равно не удержать язык за зубами, то хотя бы используй свою болтливость и вытяни из нее максимум информации о жизни этого Аквамарина и его падчерицы. Составишь мне полный отчет. Если Аква выйдет из дома, двинешь за ним, понял?
— Все ясно!
Он вылезает из машины, а я везу Айлюли в редакцию ее брехаловки.
— Забавные у тебя подчиненные, — замечает акула пера. — Он специально прикидывается дураком или от рождения такой?
Как вы знаете, я сам первый готов валтузить своих ребят, снимать стружку и прочее, но ненавижу, когда кто-то посторонний отзывается о них таким образом.
— Послушай, Айлюли, мои люди не сумеют придумать ракету “Атлас”. Это точно. Они даже ноги моют не каждый год и предпочитают чесночную колбасу бутербродам с икрой, но что касается работы, то не тебе о том судить, а тем паче давать им уроки поведения.
— Не заносись, я не хотела тебя обидеть, — старается сгладить неловкость Неф Тустеп. — За версту видно, что Шерлок Холмс дебил по сравнению с быком, который сейчас любезничает с консьержкой.
И мы с облегчением смеемся.
— В общем, — заключает она, — возвращаемся несолоно хлебавши!
— Не дергайся — любое дело в конечном итоге приносит пользу, — философствую я. — Никакого результата — тоже результат!
Она смотрит на меня с любопытством.
— И что это означает на легавом языке?
— Я пришлю тебе перевод в стихах по почте в ближайшие же дни, приятель!
На этом обмене любезностями мы останавливаемся перед входом в редакцию, она выходит из машины, а я еду в Контору.
Лавуан как раз заканчивает рисовать сексапильную брюнетку с разрезом глаз под Софи Лорен, когда я врываюсь в свой кабинет.
— Что, уже? — вскрикиваю я от радости, что есть с кем поговорить о деле.
— Да, патрон.
— Что-нибудь раскопал?
— Вот.
Он протягивает мне листок, вырванный из блокнота. На нем печатными буквами значится: “Раминагробис”, улица Мартир, хозяин Анж Равиоли.
— Это тот, кто снимал дом в Маньи?
— Да, господин комиссар. У него стриптиз-бар. Дом снимал в течение трех лет, а затем дом пустовал.
— Есть данные на Равиоли?
— Мелкий мошенник. Сидел два года за злоупотребление доверием, потом три года усиленного режима за вооруженное нападение. С тех пор ничего… Занимался всякого рода спекуляциями… Ведет себя тихо.
— Женат?
— Замечен в сожительстве с бывшей танцовщицей из клуба “Мемен”.
Все эти сведения я отмечаю про себя с большим удовлетворением. Не удивлюсь, если Анжело Равиоли принимал самое активное участие в этом дельце.
— Хорошая работа, Лавуан.
Он конфузится и краснеет от удовольствия.
— Надо признаться, мне просто повезло. Я позвонил в агентство недвижимости Маньи-ан-Вексен и напал на парня, который мне все выдал.
— Браво!
Когда он выходит из кабинета, внутренний телефон на моем столе начинает верещать, будто его режут. Звонит Матиас, чтобы узнать, вернулся ли я.
— Подруливай ко мне, сынок!