Евксентьевский, слюнявивший в губах незажженную сигарету, с достоинством вынул ее изо рта, показав, что она не горит. Рабочие осуждающе смотрели на шкодника, а он подмигивал во все стороны, улыбался победно, как бы говоря, что он и вправду может испытать судьбу, закурить тут, у бензина и взрывчатки. Дядя Федя погрозил ему кулаком, а Пина повертела у виска пальцем.
Серый столб возник впереди. Он поднимался от земли ровно, колонной будто, а в вышине уширялся раструбом, и тут дым растаскивало пеленой вполнеба, затеняло землю так, что солнце до нее не пробивало - внизу горело, видать, как следует, подчистую. Сделали полукруг над пожаром, в дым не полезли, потому что Родиону и так было все ясно. Фронт придется охватить взрывной полосой, а остальное, когда Платоныч подбросит команду, сапогами да ветками. (Где же там Санька? Ага, вот он как будто. Он! В костер, знать, сырых веток подбросил, чтоб подымней было, да только рядом с таким пожаром его костер все равно вроде папиросного дымка. Давай, давай, дружище, шуруй! А хорошо ты стан выбрал, не очень далеко и не так близко к огню. Дымы отдувает, не угоришь во сне. А воду разыскал? Без нее не работа, сам знаешь...)
Вертолет косо пошел на посадку, чуток повисел над костром Бирюзова, примерился к площадке, расчищенной неподалеку, в мелколесье, подвинулся к ней, качнув своим зеленым брюхом, и медленно, ощупкой, сел. Стало тихо. Родион открыл дверцу кабины и свалился на руки Саньки Бирюзова.
- Родя! - закричал Санька, стискивая его. - Ты? Черт! Не может быть!
- Может. А смотри-ка, что еще может быть.
Бирюзов дико вытаращил глаза, увидев Пину в дверцах вертолета, потом сильно заморгал. Ухватистый, расторопный Санька, каким его Пина помнила с осени, сейчас не походил на себя. Он потерялся совсем и даже вспотел курносое лицо его забисерилось капельками. Вот он беспомощно глянул на Родиона и опять уставился на девушку.
- Сыч! - Пина засмеялась по-своему - хорошо, необидно.
- Привет, Бирюзов! - крикнул из-за ее спины Гуцких. - Идите, мы разгрузим. Давайте, товарищи, сначала "сосиски" на место...
- У нас есть сосиски? - послышался из вертолета голос Евксентьевского. - А пивка нет?
- Нашими сосисками подавишься, - буркнул Бирюзов, с трудом отводя взгляд от Пины. - Верно, Родя?
Санька в упор рассматривал Евксентьевского, который уже спрыгнул на землю и с видом курортника оглядывался вокруг, подымал голову к вершинам сосен, снисходительно улыбался солнцу.
- Ишь ты, чистый турист! - восхитился Санька и добавил: - _На природе-лоне_. Пошли, Родя?
- Идите, идите, - послышался голос Гуцких. - И вы, Чередовая, тоже...
Они двинулись к стану меж кустов и деревьев. Родион тихо смеялся над Санькой, который шел впереди в ладном своем, хорошо подогнанном комбинезоне, придерживал ветки и говорил, говорил, стараясь сгладить неловкость:
- Пожар ничего, Родя, задавим. А ты молоток! Ноги в порядке? А вы, Агриппина, на меня уж не того, я ведь сдуру тогда... Родя, а наши ребята не выбрались еще из тайги? А как там самоубийца-то мой? Не знаешь еще? Вы уж, Агриппина, чтоб сразу стало ясно, извините меня за прошлогоднее... Ты картошки привез, Родя? Молоток! А я тут начал уже просеку делать с утра. Земля задернелая, тяжелая... Скажи, какая встреча! Вы уж, Агриппина, меня...
- Вы уж тоже меня, - весело перебила его Пина. - Не рассчитала я в тот раз, лопатой-то...
Санька остановился и протянул Пине руку. Девушка пожала ее, и они пошли тем же чередом по тропе.
- А я тебе этих "туников" привез, - сообщил Родион, когда они уселись у костра.
- Догадываюсь, видел уже одного. - Санька постепенно обретал свой обычный вид: задиристый, ершистый парень, которому все на свете ясно. Сколько всего?
- Троих. Двое из Москвы.
- Попьют комарики московской кровушки, - отмахиваясь от комаров, зудящих над головой, сказал Бирюзов. - Как они?
- Экземпляры! А что у тебя вышло с ними?
- Какой-то чокнутый один попался, _не от мира всего_, - махнул рукой Бирюзов.
- А что вышло-то?
- Да что? День проработал ничего. Только все о чем-то думает про себя, ни с кем не говорит. А назавтра бросил лопату и пошел к стану: "Ты куда, в Москву?" - кричим. Молчит, только сгорбился, а тут огонь подползает к полосе, вот-вот подпекать начнет. Пролежал этот филон до ночи в холодке... А ну его, Родя! Давай о другом поговорим.
- Нет, я должен знать.
- Ну ладно. Пришли мы на стан перекусить. Я толкую ему, что у нас, на пожарах, _построение полного социализма_ - кто не работает, тому жрать не даем. Он молчит. Убежали мы в ночь фланги отаптывать. До утра огонь обшибали, нанюхались, приползли еле живые, а он лежит без памяти и слюни зеленые распустил. Хватились, оказывается, он аптечку съел! Мази от ожогов, ихтиолку, все таблетки сжевал - и антибиотики и от простуды. Йод выпил. А мы на ногах не стоим. Что делать? Посоветовались с Копытиным, перекинули его через коня да в деревню - молоком отпаивать...
Родион оглядел стан. Умеет жить Бирюзов! К нижнему суку елки привалил плотно веток, и славный шалаш получился. Как в кармане, костерное тепло там собирается, а дым тянет мимо. Интересно, воду нашел он?
Светлохвойный разнолес охорашивался, неслышно дыша, млея в весеннем тепле. Не зная, что скоро погибнет, он продолжал извечную эту работу ловил солнце в частые зеленые сети, всасывал, пил воздух, незримо гнал соки к ростовым точкам, жил изо всех своих первозданных сил. К нему медленно приближалась смерть, а он стремил всего себя в завязь, в цвет и семя и еще удерживал видимо-невидимо всякой живности, без которой он, должно быть, не мог. Только не успевшие пригнездиться птицы, видать, отлетели от этих мест, а бурундучишки в глубине леса еще турчали и свистели, и кроты сплошь понаделали свежих копанок на тропе, и всякая ползучая и летучая тварь совсем не чуяла беды - мурашата порошинками рассыпались вокруг костра, какие-то гусеницы качались на паутинках, комарье звенело, и Родион в этом живом, веселом лесу почувствовал себя покойно и просто.
- Сань! - очнулся он. - Огонь-то шалый?
- Метров тридцать в час.
- А воду ты нашел?
- Стоячую, в бочаге. Но ничего водица.
- По какую сторону?
Санька неопределенно махнул рукой.
- Найдем. - Родион поднялся.
- Походи, походи, - посочувствовал Бирюзов, видя, как Родион жадно оглядывает лес.
Родион с Пиной ушли, а по тропе, что вела к посадочной площадке, начали таскать инструмент, продукты, ящики с аммонитом. Надо было сразу же взять темп - в огневой работе он может выручить, когда уже ничего не помогает. Санька заторопился под ель укладывать взрывчатку. Ступая, как слепец, принес на спине ящик Евксентьевский, остановился, и Бирюзов заметил, что лицо у него застыло.
- Кидай! - крикнул Бирюзов, но Евксентьевский попятился, съежился весь под нетяжелым своим грузом. Потом попытался снять ящик, перехватил его осторожно, будто там был хрусталь, и замер.
- Быстрей!
Еще поднесли аммонит. Санька шагнул к Евксентьевскому, смахнул груз с его плеч и швырнул ящик под ель. Евксентьевский присел, челюсть у него отвисла. Вокруг засмеялись, и Евксентьевский тоже меленько захихикал, пряча глаза.