А Евксентьевский тем временем бродил по лесу с мешком и лопатой. Он таскал муравьев через взрытую полосу, высыпал их там под елками, и, на удивленье, ему даже понравилось это пустяковое занятие.
Муравейники попадались все реже. Разыскивая их, Евксентьевский забрел незаметно в густой дым, испуганно повернул назад и вдруг понял, что заблудился, - взрывы доносились совсем с другой стороны, чем раньше, а откуда идет огонь, он бы сейчас ни за что не определил. Посовался в разные стороны, и ему уже слышался в дыму треск пожара, совсем будто бы рядом, представилось, как он сейчас запнется, рухнет в огонь и его, словно муравьишку, накроет какой-нибудь пылающей колодой. И даже не найдут ничего потом. Бросил мешок и лопату, побежал на рык взрыва, что раскатился по лесу, но громыхнуло будто бы в самом дымище, за пожаром. Но там-то, где прогорело, не могут рвать? Остановился, затрясся весь, озираясь. Открыл рот, приготовился уже истошно кричать, но вдруг увидел перед глазами красное солнце. Непроизвольно дернул правое ухо, повернулся и пошел смело, гордясь своим самообладанием. Потом вспомнил про лопату и мешок, оглянулся, но вернуться не посмел. Дым начал светлеть, и дышать стало легче, вот совсем развиднелось. Евксентьевский побежал, дрожа от радости. Полоса!
В самом начале ее Пина разбрасывала землю. Увидев Евксентьевского, она отпрянула: "туника" било, и неспокойные глаза его никак не могли ни на чем остановиться.
- Что случилось?
- Понимаете, там огонь, и дым, и некуда, - путано заговорил он. - Я раз в сторону! Дышать нечем. А тут огонь на меня, понимаете?..
- Понимаю, - улыбнулась Пина своей потаенной улыбкой и взялась перекапывать перемычку. Он понаблюдал, как она швыряет взрытую землю на мертвую хвою, на кусты, сушняк, потоптался рядом, ушел к стану и скоро вернулся с лопатой. Копнул пару раз.
- Не туда, - обернулась она. - Надо на живую сторону...
Евксентьевский молча повернулся спиной к пожару. Полоса неприметно подавалась в лес - темно-рыжая, широкая, наверно, уже окончательного вида. Пине хорошо работалось и одной, а когда этот сейчас ее видел, то и вовсе хотелось подобрать побольше и подальше кинуть. А он совсем не кидал, зачем-то озираясь, подцеплял землю и носил ее к кустам на лопате. Ну и "туник"! Сказать? Но тут он бросил лопату, присел на землю, закурил.
- А есть люди, - заметила Пина, - которые всю жизнь землю копают.
- Ну и что?
- Ничего. Копают, и все.
- Может, они счастливее нас? - Он махнул рукой, как бы говоря, что Пина его все равно не поймет. - А я вообще-то даже не знал, что земля такая тяжелая...
- Конечно, барахло у иностранцев легче клянчить! - участливо проговорила она.
- К вашему сведению, я этим делом не занимался, - с достоинством сказал он. - Я презирал фарцовщиков. И не из-за гордости, как говорится, великоросса, а оттого, что примитивы они. Понимаете, в них нет никакой интеллигентности.
- А в вас есть? - Пина оперлась на черенок лопаты, наивно раскрыла глаза. - А? Скажите, вы интеллигент?
- Со стороны виднее, - опять явно рисуясь, сказал он.
- А я всегда думала, - серьезно произнесла Пина, - что интеллигент это человек, который все для народа.
- А разве я не народ? - усмехнулся он.
- Вы - народ? - удивилась она, не заметив, что он запутывает разговор.
- Все мы народ. Так интеллигент Чехов говорил.
Пина не нашлась, что ответить, хотя чувствовала за собой какую-то очень большую правду. Взялась копать. Он тоже поднялся и, проходя мимо, зачем-то тронул ее плечо чуть слышно, а она резко распрямилась.
- Эй, обожгешься!
Этот невыносимо длинный день тянулся медленно, минутами, и конца ему не было видно. Пина принялась считать далекие взрывы, ясно представляя себе, как Родион запаливает шнуры, отбегает в кусты, режет затравку, потом бережно, нежно, будто бабочек, вытаскивает из коробки капсюли-детонаторы, делает закладку на полосе... А как пышет-то из леса перегретого - и без пожара жарко. Что они, на самом-то деле, неужели обедать не придут?
Но вот из кустов вышли рабочие. Они несли пустую алюминиевую баклагу, лопаты и топоры - до конца, видать, полосу пробили. Евксентьевский с ними, и Баптист, и Колотилин, а Родиона с Санькой нет - вдали рвалось и рвалось, и эхо прогромыхивало по лесу.
- Обедать, хозяйка?
- У меня все готово.
За едой они повеселели. Сдержанно хвалили кулеш, негромко переговаривались.
- По стаканчику бы сейчас.
- Что ты! Развезет с устатку...
- А вот у меня, - на лету подхватил интересный разговор Гришка Колотилин, - хороший этот, как его? Ну, в голове! Который у космонавтов-то. Как его?
- Вестибулярный аппарат? - подсказал кто-то.
- Вот-вот! - обрадовался Гришка. - Он. Всегда, бывало, приду сам. Не помню как, в невесомости, а приду...
- Орел! - похвалил его дядя Федя, но тему не поддержал и обратился к своим: - А ветер-то загинает, ребята!
- Далеко еще, однако, загинает, верно.
- А ну как совсем его загнет?
- Испугал бабу шелками!
- Чего гадать-то? Заветрит если, там увидим...
Рабочие потянулись в палатку, довольные, словно бы гордые тем, что вот закончили вместе большую работу.
- Мы часок поспим, дочка. Гуляев приказал. А ты ему воды снеси запалился парень.
- Сейчас! - обрадовалась Пина.
- Говорит, Байкал бы выпил.
Пина торопливо собирала посуду, слушала невнятные голоса из палатки.
- Полоса, почитай, готова...
- Рвать ее надо еще долго.
- А с боков не обоймем мы его, однако.
- Да-а-а... Что-то команду Платоныч не везет.
- Платоныч дело знает.
- Знает-то знает, да делов теперь ему. Суша! Звон!
- Хлебов да лесу, мужики, погори-ит!
- И паук все кусты оплел - к жару.
- Будет вам, поспим...
- Нет, мужики, баба хорошо на пожаре, - никак не мог успокоиться кто-то. - Вспомните, мы ведь сроду укуской ели...
- А какая согласится-то?
- А эта-то хлопотли-и-ивая...
- Да будет вам! - перебил чей-то голос. - Поспим...
Пина покраснела от похвалы. Она собрала кое-чего поесть, побежала со жбаном к бочаге. Кусты там стояли в молочном дыму, будто кто срезал их вершины. И черный выворот с рваными краями торчал из белого, пугающе большой и неподвижный. А на воде по-прежнему лежал тонкий слой чистого воздуха - вода, значит, не только против огня, она и дым держит? Пина спешила. Жбан был полон, только ей показалось, что попал сор. Вылила, потом зачерпнула осторожно, не беспокоя воды.
Солнце клонилось к вершинам сосен, когда она вышла на полосу. Ему еще долго катиться по небу, но навстречу подымался из обреченного леса дым, солнце стало приныривать в плотные серые волны, они пригашали его и сами освечивались желтым. А зелень вокруг притушило. На полосе, если она спрямлялась, туманились в синей дали кусты и трава - пожар подходил.
Бирюзов обрадовался, завидев Пину, бросил все и побежал навстречу. Напился он быстро, начал есть хлеб, что принесла ему Пина, ломанул полкружка колбасы.
- Ну и уважила, Агриппина! - восхитился он. - Тащи скорей воду Родьке он свой чай сегодня не пил, сгорел, наверно, совсем.
Пина еще долго шла на взрывы Родиона, - должно быть, он взялся с другого конца полосы. Она почти бежала. Стало мокро под спецовкой, душно, и ноги в сапогах совсем сопрели. Вот бухнуло недалеко. Рррр! Из-за кустов она увидела, как взметнуло землю, потревожило ветки на деревьях, и они закачались. Рррр! Ррр-ааа! Эхо на добрых басовых нотах рыкнуло рядом, прокатилось мимо, ушло куда-то к стану, и там его еще долго гоняло по лесу.
Пина выскочила из кустов. Родион уже закладывал взрывчатку в новые ямки, Пина не знала, что скажет ему. Поставить воду и уйти? Вот он заметил ее. Смотрит, улыбаясь, как она идет, а шла-то она хорошо, высоко подняв голову, и независимо смотрела прямо перед собой.