— Элла! Ты что это себе позволяешь?! — Отец ухватил ее, как котенка, за кружевной воротник, и стащил со стула.
— О Боже! Только гляньте, какой бедлам! — вскрикнула Джульетта.
— Не могу поверить, что ты посмела такое устроить! — загремел Кен.
— Я ничего не делала, — в ужасе запротестовала Элла, покачиваясь в зажатом отцовским кулаком платье. Она знала, что если уж отец за нее взялся, то лучше не дергаться.
— Не лги мне! Я видел, как ты это сделала.
— Я его и пальцем не тронула! — взмолилась она.
— Не смей, — тут он посильнее тряхнул ее, — не смей мне врать, девочка моя, даже не пытайся — только хуже сделаешь!
— Господи, это пятно никогда не ототрется!
— Не поминай имя Господа нашего всуе, женщина, — прикрикнул Кен на жену. Бисквит и начинка из джема так впитались в полиэстеровый ворс ковра, как будто их туда втаптывали сапогами. — Элла сама всё отчистит. Правда, моя девочка?
— Да, папа, да!
— Пап, — встрял Фрэнк, осмелившийся повиснуть на свободной руке отца. — Элла его не трогала!
— Да-а? Так кто же тогда его бросил? Уж не ты ли?
— Не, чес-слово, он просто сам упал.
— Не вступайся за нее, Фрэнк, она того не стоит. Торт стоял на середине стола. Она нарочно сбросила его на пол.
— Я не делала этого, папочка, честно-честно!
— Я САМ ВИДЕЛ!
Но ничего он на самом деле не видел. На одно мгновение торт завис, перевернувшись, у края стола, а потом невидимая рука швырнула его на пол, да так, что капли крема и джема забрызгали стены.
— Надо бы заставить тебя съесть его. Стоя на карачках. До последней крошки.
Пальцы ног Эллы едва касались пола, она кожей чувствовала жар нависшего над ней отцовского лица.
— Ну что, будешь еще врать мне?
— Нет.
— Ты сбросила торт?
— Да.
— Зачем?
— Не знаю…
— Чтоб все отчистила! — он отпихнул ее. И, ткнув пальцем в сторону Фрэнка, добавил: «Не вздумай ей помогать. И если хоть одна крошка останется, когда я вернусь… хотя бы крошка…»
Он шарахнул дверью, выходя из комнаты, а потом хлопнула и входная дверь. Девочка, опустившись на колени возле материнского стула, стала собирать розовые комки на тарелку.
Элла была маленького роста — для своего возраста. Ее длинные платиновые волосы сбегали водопадом по спине. Надо лбом они были пострижены в короткую челку, обрамляя ее бледное лицо, как шлем. Отец уже начал настаивать, чтобы она завязывала их сзади или укоротила до плеч. Ходить с такими длинными распущенными волосами «не подобало». Чистое тщеславие. «Она больше не ребенок, объявил он — а тщеславная женщина — истинное зло».
Элла не ощущала себя истинным злом, но действительно мыла голову каждый вечер, а по утрам и вечерам расчесывала волосы щеткой. Монотонное движение руки по текучему шелку волос помогало избавиться от всех чувств и мыслей.
Вечером своего дня рождения она сидела на краешке кровати. Ковер был оттерт начисто, до последнего крошечного пятнышка. В соседней комнате спал Фрэнк. Мать была внизу: до Эллы неразборчиво долетало эхо девятичасовых новостей.
При слабом свете, лившемся в узкую щелочку приоткрытой двери в спальню, Элла все расчесывала и расчесывала волосы, пока у нее не заболела рука. Ей нравилось слегка тянущее ощущение на коже головы, и струящееся прикосновение волос к тыльной стороне ладони, когда она принималась за очередную прядь.
Полоска света с лестничной площадки падала как раз на стену. Во время урока рисования в школе она нарисовала ангела, вырезала его, и приклеила к обоям «Блю-таком».[1] У ангела были светлые волосы, ниспадавшие на белые крылья, полураскрытые и касавшиеся своими кончиками сандалий. Элле казалось, что так мог выглядеть архангел Гавриил, когда явился Марии.
Но своему отцу она об этом не сказала, когда он заметил ангела на стене.
— Это что такое? — спросил он, нагрянув в ее комнату с очередным внезапным «рейдом за чистоту».
— Я нарисовала это в школе.
— Так вот чему они тебя учат? Богохульствовать?! Ты разве не знаешь Вторую заповедь?
— «Не делай себе идола и какого подобия…» — забормотала Элла.
— Никакого подобия! Бог говорит на правильном английском, не то что ты.
— Прости, папа. Но ведь это всего лишь рисунок, а без него стена кажется такой голой… — она всегда говорила с отцом так тихо, что он едва ее слышал. — У всех моих друзей на стенах висят плакаты, но я знаю, что ты этого не одобряешь.
— Никакого идола, — повторил Кен, — и никакого подобия тех, кто обитает на небесах.
— Да.
— Ты знала это, и все-таки продолжала рисовать…
Он покачал головой, и вышел из комнаты. Но снять картинку не велел.
Ангел пришел к Элле во сне. Сегодня, в день ее рождения, это случилось не в первый раз, но никогда еще этот сон не пугал ее так сильно. Он повторялся уже несколько недель и всегда начинался с того, что она оказывалась под водой. Элла билась, стремясь к точке света наверху, из ее губ и ноздрей вырывались пузырьки воздуха, а от давления на уши кружилась голова. Она брыкалась и извивалась, но чья-то сильная рука сжимала ее лодыжку и пальцы, казалось, впились прямо в кость. Она тянулась и тянулась вверх, к свету, и вдруг другая рука поймала ее за кисть. Это была маленькая ручка, слабая, как у младенца, отчаянно пытавшаяся вытянуть Эллу наверх. По сравнению с неумолимой хваткой, сковавшей ее лодыжку, эти немощные попытки казались жалкими и бессильными.
В этом сне ей всегда удавалось дотянуться до поверхности и вдохнуть глоток воздуха, смешанного с мелкими ледяными каплями. Поперхнувшись этими каплями, она вновь жадно раскрывала рот, и на этот раз в него попадало больше воды, чем воздуха. Элла и в море-то никогда не плавала. Ее едва хватало на то, чтобы добултыхаться от края до края теплого, насквозь хлорированного бассейна в развлекательном центре. Но теперь вода, захлестывающая ее легкие, казалась пугающе реальной. Она была густой от ила, в ней плавал какой-то мусор, и прямо перед глазами Эллы поверхность рябила и пузырилась, как будто там, снаружи, шел сильный ливень. Она извернулась в темной воде, нашаривая безжалостные пальцы, окольцевавшие ее ногу. И снова продолжала бороться и рваться к источнику света, но он, казалось, уходил все дальше и дальше. И вот настал момент, когда ее губы не смогли дотянуться до поверхности, и при очередной попытке вдохнуть в них хлынула одна вода.
Теперь сон Эллы будто стал куда-то уплывать: она так и осталась под водой, но ощущения сделались не такими острыми. Нога онемела. Рука ее покачивалась над головой, но она не понимала, держится ли еще за нее жалкая младенческая ручка ее беспомощного спасителя. И вода в легких стала не такой холодной… впрочем, может быть, это сами легкие замерзли… А свет по-прежнему сиял где-то наверху.
Пряди ее волос, движимые течением, щекотали ей лицо. Свет стал ярче. Он начал пульсировать, и вскоре вспышки перешли в ровное биение. С каждой новой вспышкой становилось яснее, что там не один, а три источника света. Три огня, каждый из которых вращался вокруг другого.
Они вспыхивали, как галогеновый ореол над водной пленкой, а за ними, там, где только что были серые тучи, сияло в солнечном свете голубое небо. Огни тянулись вниз, к ней. Они обещали безопасность. Если бы только можно было коснуться их, коснуться хоть на миг!..
Огоньки, шипя, как пламя, встретившееся с водой, добрались до ее лица. На одно мгновение она увидела в небе ангела. Его серебристые волосы струились почти до ступней, а ладони он сложил прямо перед собой. Ей так хотелось верить, что ангел зовет ее пойти с ним, но она не могла разглядеть его лица из-за ослепительно яркого света…
Так заканчивался ее сон.
Она всегда просыпалась с ощущением какой-то пустоты под ребрами — будто забывала дышать как следует.
На этот раз, проснувшись, Элла парила в нескольких футах над своей постелью.
Глава 2
Еще пару секунд Элла тонула в темных водах своего сна. Широко раскрыв глаза, она глядела сквозь призрачный свет на руку, протянутую, чтобы помочь ей… Потом ее кисть ударилась о стену, и она испуганно замерла. Одеяло соскользнуло с нее, она лежала на спине, ощущая обвившуюся вокруг тела хлопчатую ткань поношенной ночной сорочки. Но ни матраца, ни подушки под собой она не чувствовала.
1
«Блю-так» — клеящая мастика производства фирмы «Бостик», которая не оставляет следов, и может многократно использоваться.