Кларенс, думаю, просто примирился с этим. Для него это было чересчур странно — все эти разговоры про ауру, и попытки передвигать силой мысли предметы. Но он не был против… а вот отец — тот просто все это ненавидел. Ненавидел! А я ненавидел его за то, что он это ненавидит. Я обвинял его в том, что именно его гены блокируют мои способности, так я думал. Мой дар экстрасенса так никогда всерьез и не развился, и наверняка причина — в генеалогии, а если так, то дело именно в его генеалогии.
Более того, иногда казалось, что у меня отрицательный энергетический заряд. Порой я просто высасывал силы у мамы. Однажды я зашел в ее комнату в хижине, забрел просто так, мне тогда было около девяти лет. Мама медитировала, концентрируясь на горящей свече. Она, должно быть, уже очень давно медитировала: помню, свеча догорела почти до конца. И я испугался за нее. А может, мне просто хотелось внимания… в общем, я вошел, и свеча погасла, как будто я ее потушил. Это точно был не сквозняк — ее не задуло. Она просто погасла, и все.
Мама была в гневе. В ярости. Я чувствовал себя ужасно: я бездарь, я разрушил то, что она делала, она не желает меня видеть! На полу лежали спички, я рванулся к ним, и попытался снова зажечь свечу. Каким-то образом я ухитрился одновременно поджечь покрывало на кровати. Чуть не спалил весь дом. Мама была так рассержена… Больше из-за того, думаю, что я нарушил ее медитацию своими негативными вибрациями, чем реальным уроном, который я нанес.
Питер умолк, безучастно глядя на Эллу. Она все так же парила перед ним, сложив руки на коленях, будто замкнувшись, погрузившись в сокровенную молитву.
— Моя мама умерла, — выговорил он наконец. — Я тебе не говорил. Она умерла… Не знаю, зачем я вообще рассказываю тебе об этом. Не уверен, что хочу, чтобы ты это знала. Наверно, лучше, если ты всё забудешь. Ты скоро проснешься, Элла, и в твоих мыслях не останется ни следа этой истории. В любом случае, для тебя она ничего не значит. Она не имеет значения. Для нас с тобой.
Элла беззвучно опустилась. Гунтарсон смотрел на нее еще несколько минут, прислушиваясь к ее мягкому медленному дыханию. Ее улыбка была лучистой, в буквальном смысле слова — лицо сияло, будто она пробежалась по морозу. Из-за этого сияния отчетливее стали впадины под глазами и на щеках. Глядя на нее, Гунтарсон впервые задумался о том, какая она худенькая — неудивительно, что при возможности может съесть тройную порцию за завтраком.
— Элла! Элла, ты была и есть в состоянии глубокого покоя. Ты полностью расслаблена. Я хочу, чтобы теперь ты снова начала двигаться. Разомни руки и ноги, вот так. Ты будешь чувствовать себя совершенно обычно, только хорошо отдохнувшей. И очень сильной. И контролирующей себя. Теперь ты не будешь бояться разных ситуаций. Твоя сила останется с тобой. Теперь можешь говорить и делать все, что хочешь.
Элла поднялась на ноги, моргнула, глядя на него, и подошла к окну.
— Я слушала дождь. Странно, как много можно услышать, если по-настоящему постараешься.
— Что ты слышала? Какой-нибудь голос?
— Нет, глупенький! Дождь же не умеет разговаривать! — она запнулась, и обернулась — на нее накатила первая волна обычных страхов. Она только что назвала взрослого мужчину «глупеньким»!
Все оказалось в порядке. Он улыбался. Будь на его месте мистер Мак-Налти, тот бы лопнул от злости. А Питер — совсем другой.
— Так что ты слышала? — повторил он.
— Всплески. Было так, будто я могу нарисовать, где каждая капелька ударяется об окна. Я даже слышала, как они стекают по стеклу.
— Ты очень хорошо поддаешься гипнозу.
— Правда? Честно?
— У тебя потрясающий разум, способный к сверхконцентрации. В некотором отношении, очень важном отношении, ты способней, чем я.
Элла покачала головой. Она знала, что он не прав. Но как замечательно было услышать это от него!
Часть 2
(Продолжение)
Глава 21
Элла тихонько, как мышка, сидела в углу со своим телефоном, полускрытая занавесками, держа палец на кнопке повтора последнего набранного номера. Питер уехал на своем черном мотоцикле — он ночевал дома. Можно было бы попроситься поехать с ним — она бы не побоялась: после сеанса гипноза она чувствовала себя так уверенно! Но отец все равно ни за что не разрешил бы ей уехать на ночь — так какой смысл пытаться?
Доктор Дола давал Кену и Джульетте урок по правилам поведения в присутствии прессы. Он прокручивал запись прошедшей пресс-конференции, время от времени вставляя тактичные замечания: «Возможно, лучше было бы сказать это так… не думаю, что здесь стоило излагать свою позицию столь открыто… вы не должны доставлять репортерам радость почувствовать, что они могут оказать на вас давление…»
Эллу звали поучаствовать, но она уклонилась. Ей не хотелось ни читать о себе в газетах, ни видеть себя по телевизору.
Кен, напротив, всем этим наслаждался. Единственное, что его беспокоило, и, похоже, беспокоило всерьез, так как он три или четыре раза об этом заговаривал — это вид собственной талии: «Не больно-то хорош угол, под которым стоит камера. Выглядит так, будто у меня пузо отросло! Можно будет их попросить снимать только лицо?»
После конференции Джульетта тайком утащила из приемной две бутылки белого вина. Она обернула их своим кардиганом на манер восьмерки, чтобы они не звякнули случайно в сумке. В лимузине, оказавшись вне поля зрения Кена, который уселся на переднее сиденье, она потихоньку вытащила одну. Доктор Дола вытаращил глаза. Она ловко и привычно, без малейшего звука, открыла бутылку — видимо, в сумке у нее лежал штопор.
Заметив на лице Дола тревогу, Джульетта прошипела:
— Они были приготовлены для нас! Я же их не украла. Никто и не подумает ничего, если не видел!
— Не очень-то хорошо это будет выглядеть в завтрашних газетах, если кто-нибудь тайком сфотографировал, как вы запихиваете в сумку бутылки с вином.
Он улыбнулся — ему нравилась Джульетта. Точнее, ему было ее жаль, ведь ей приходится терпеть Кена… Он мурлыкнул по-французски:
— Предоставьте это мне. Я позабочусь о том, чтобы вы не умерли от жажды!..
Теперь она сидела, рассеянно глядя на экран, уже достаточно «подогретая», чтобы не думать о том, заметит ли Кен, как она наливает себе очередной стаканчик дармовой выпивки. Это были такие маленькие стаканчики, жаль было бы дать им пропасть зря!..
Элла крепко сжала свой мобильник. На вызов ответила тетушка Сильвия из Бристоля.
Это и есть последний набранный номер?! Элла ни разу не звонила Сильвии, значит, кто-то опять стащил у нее телефон. «Кто-то» — это Джульетта. Могла бы и подальше держать свои загребущие руки! Это не ее телефон, в конце концов!
Она едва не отключила связь. Удержала ее лишь мысль о Фрэнке.
— Мой братик дома, тетя Сильвия?
— Элла! Это действительно ты мне звонишь?! Ну, это такая честь для меня, кажется, мне раньше никогда не приходилось разговаривать с настоящей суперзвездой! Как замечательно будет при встрече взять у тебя автограф!
— Не надо, пожалуйста! — Тетушка Сильвия всегда ее так поддразнивала, и Элле становилось неловко.
— Но можешь уверить свою мамочку, я не собираюсь поступать так, как этот мерзкий, ужасный братец твоего папочки! Может, мне и нужны деньги — всем нам они порой нужны, — но то, что он наговорил, та-ак отвратительно! Ты, конечно, уже видела все эти газеты? Элла пожалела, что не отключилась сразу.
— Я не собираюсь ни смотреть телевизор, ни читать газеты!
— Ну и правильно! То, что дядя Роберт говорит о нашей семье — это та-ак мерзко, даже повторять невыносимо! Я рада, что ты этого не читала, и маме скажи, пусть не читает. Это «Дейли Пост», та газета, что и твоему папе заплатила. Конечно, может быть, дядя Роберт ничего такого и не говорил, а они просто сами все выдумали…