Гунтарсон, конечно, и не думал об этом сожалеть. Это был её жребий, как и его. То, что имело большее значение, чем её счастье. Да если уж на то пошло, едва ли она вообще когда-либо была счастлива!
Сидя на диване в их номере на двоих в тель-авивском «Хилтоне», он потянулся и дотронулся до ее руки. Ее ладошка легла в его пальцы, похожая на холодный пончик.
— Джульетта скоро будет здесь, — заверил он. — Ну, вот и Рождество, я снял эти комнаты специально по такому случаю, и сам заказал билеты, чтобы доставить ее сюда. Не так-то легко достать билеты на двадцать пятое декабря всего за сутки до вылета, но я все-таки сделал это, ради тебя! Потому что я обещал. Разве не отличный рождественский подарок?
Элла расплакалась — глубокие вздохи внезапно сменились всхлипами. Ему даже показалось вначале, что она собирается чихнуть, и он задумался, нет ли у нее на что-то аллергии — и тут слезы покатились по ее щекам и волосам, да так быстро, что на некоторых прядях по восемь-девять слезинок повисли друг за другом, как жемчужины на нитке.
— Я хочу уехать!
— Не дожидаясь мамы?
— Вместе с ней!
Гунтарсон не стал ей возражать. С некоторых пор он побаивался спорить с Эллой.
Итак, они ждали. Электронный писк, который ни на миг не прерывался с тех пор, как самолет коснулся своими шасси посадочной полосы в Бен-Гурионе, теперь звучал словно откуда-то издалека, как будто отделился от Эллы, отлетел в сторону и заблудился.
Стихли и всхлипы Эллы. Она пробормотала:
— Если сегодня рождественское утро, то мы должны быть в церкви.
— Да, надо бы помолиться, — согласился Гунтарсон.
И они молились. Это помогало убить время. Гунтарсон не решался отойти от нее ни на шаг. Он прямо кожей чувствовал надвигающуюся катастрофу.
Без одиннадцати минут одиннадцать раздался стук в дверь.
— Вот так-так… — прошептал Гунтарсон. Он встал, и отпер дверь.
В нее просунулась, и начала оглядываться блестящая напомаженная голова Хосе Дола.
— Да, это тот номер! — воскликнул он.
Гунтарсон просочился в коридор, и захлопнул дверь за собой. Хотя ему совершенно не хотелось ни на секунду оставлять Эллу одну, позволить ей вновь встретиться с Дола ему хотелось еще меньше.
Рядом с Дола стояла Джульетта. Без Фрэнка.
Краем глаза Гунтарсон заметил какое-то движение, и бросил взгляд в сумрачный коридор. Там стоял Фрэнк вместе со своим отцом Кеном и дядей Робертом.
— Нет! — сказал Гунтарсон. — Нет, нет, и еще раз нет!
— Мой дорогой директор, — Дола завладел его рукой. — Возможно, было бы лучше, если бы мы переместились в ваш номер.
Гунтарсон стряхнул его пальцы, и ухватил за руку Джульетту.
— Миссис Уоллис может войти. Фрэнк тоже, если хочет. Все остальные должны убраться немедленно!
— А ну, отпусти мою жену, приятель! — Кен размашистым шагом шел к нему. — Я на что угодно спорю, ты не забыл, как последний раз встал мне поперек дороги. Добавки захотелось, а?
— А на этот раз здесь еще и большой братец! — прорычал дядя Роберт.
— Мальчики, мальчики, — Дола просительно воздел руки. — Вы же обещали!
— Прошу прощения, — промямлила Джульетта, — вы ведь знаете — он по-прежнему мой муж…
— Никто их не приглашал, — заявил Гунтарсон Дола. — И вас тоже!
— Я пригласил их, — возразил доктор. — А миссис Уоллис пригласила меня. Но, право, неужели нам так необходимо пререкаться в коридоре? Элла ведь там, за дверью, совсем одна? Неужели вас это не беспокоит? Как вы полагаете, что она сейчас думает?
Фрэнк ужом пробрался к двери за спинами членов своего семейства, и стоял, приникнув глазом к замочной скважине.
— Я ее не вижу! — объявил он.
Гунтарсон замялся. Оставлять девчонку одну в ее теперешнем настроении, наедине с незащищенными окнами за дверью, которая запиралась с ее стороны — это было действительно опасно. Но позволить этому сброду опять вторгаться в ее жизнь — уже полное безумие!
— Миссис Уоллис и Фрэнк — пожалуйста. Что касается остальных — то Элла за вас не просила. Она не ваш клиент, Дола! Кен Уоллис, она больше не ваша дочь!
— Чушь собачья! — рявкнул Кен. — И попомни мои слова — кем бы она ни была для тебя, приятель, быть тебе за это в каталажке!
— Уберите его отсюда! — прошипел Гунтарсон.
— Право, не думаю, — проговорил доктор с изрядной долей ядовитой иронии, — что он захочет уйти!
— Отлично! Я вызываю полицию, — и Директор вытащил телефон.
— Полагаю, Элле это не слишком понравится, — заметил Дола. — Вся ее семья собралась здесь на Рождество, а вы велите их арестовать! А потом, подумайте о прессе…
— С которой вы уже связались, как я понимаю!
— Вы останетесь довольны, Директор. Я просто уверен, что так и будет! Представьте — самая знаменитая распавшаяся семья мира, семья Эллы, воссоединяется благодаря рождественской молитве… Вы меня удивляете, Питер! Я и помыслить не мог, что ваш выбор момента встречи определяла случайность!
— Я выбрал Рождество, — сказал Гунтарсон, все еще подпирая спиной дверь, — потому что перед Рождеством меня об этом попросила Элла. Она просила о возможности увидеться с матерью и братом. Она не просила об этом раньше — и уж точно не просила о встрече с отцом! Тем более — со своим дядюшкой-экзорцистом!
— Я все еще ее не вижу, — подал голос от замочной скважины Фрэнк.
Гунтарсон испытывал жгучее желание разбить поганцу голову о дверную ручку. Он ведь должен был видеть диван — почему же это там нет Эллы?
— Входите, — сдался он, — и если Элла попросит кого-то из вас уйти, вы уйдете немедленно. Это ясно?
— Открывай, — велел Кен и, отпихнув сына в сторону, сам распахнул дверь.
Элла стояла у окна, глядя вниз с высоты семнадцатого этажа. Над ней была только крыша, большой логотип «Хилтона», и синее небо. Она никогда прежде не бывала в таком высоком здании. Если бы люди, которые там, внизу, гуляли под зонтиками и пили кофе, купались и катались на белоснежных лодках, подняли вдруг головы и увидели Эллу, она показалась бы им такой же крошечной, какими она видела их. Но они не ведали о ее присутствии. И она молилась за них.
Фрэнк воскликнул:
— Элла! — и бросился к ней через всю комнату.
Он стоял перед ней, ухватив ее за руки, и их глаза были почти на одном уровне. Он явно окреп, и она прошептала:
— Ты вырос…
Джульетта, застыв в дверях, проговорила только:
— О, Боже мой! Боже мой!
Стоя напротив окна, на фоне льющегося из него солнечного света, Элла казалась почти прозрачной. Кожа на ее лице, бесцветная и бесплотная, обвисла, образовав пергаментные морщины, как у семидесятилетней старушки. Джульетте почудилось: тронь пальцем — и ощутишь под ним только кости. Голова смотрелась преувеличенно раздутой, как неправильной формы глобус, и казалась просто болванкой для волос — как всегда великолепных, бесконечных платиновых волн.
В лучах солнца тоненькая фигурка Эллы выглядела всего лишь размытым силуэтом.
— Ты… скверно выглядишь, — выдохнула Джульетта.
— Ты что, голодом ее морил? — требовательно спросил Кен.
— Да, теперь мне понятно ваше нежелание впустить нас, — констатировал Дола. — На вашем месте я бы тоже не горел желанием позволить людям встречаться с ней. Вам вполне бы могли начать задавать неприятные вопросы о жестоком обращении с детьми.
— Я в порядке, — промолвила Элла.
— Прости, но на вид ты совершенно не в порядке!
— Я все время молюсь. Это высасывает из меня силы. Питер говорит…
— Тогда тебе надо перестать молиться, — объявила ее мать. Элла вгляделась в нее через комнату. Джульетта нерешительно протянула ей руки, и Элла с благодарностью поспешила в ее объятия.
— Я стараюсь не пить так много, — прошептала Джульетта. — Но когда рядом нет моей доченьки, нет и особого смысла казаться хорошей. Теперь ты снова со мной, и я больше не буду пить вообще. Обещаю!
Элла подняла голову:
— У тебя всегда был Фрэнк…
— Спасибо тебе за Фрэнка, — ответила Джульетта, и крепко обняла дочь. В это объятие она вложила гораздо больше чувства, чем когда-либо ощущала к Элле. Ведь без Эллы Фрэнк бы умер.