Вольно Левкиппу, сидя у прохладного бассейна в тенистом саду, рассуждать о рассыпающихся в пространстве и вновь соединяющихся видиках. Намекать об обычной для живого тела структуре богов, словно к богам применимо такое понятие, как структура. И, как следствие, сомневаться в их божественной сущности. Можно и пофилософствовать, если рабы наткут, нашьют, напарят, нажарят, наварят, выкормят скот, наделают сыров, даже вымоют в бане и умастят тело. На сытый желудок, в холе и неге, отчего не пофилософствовать? А если ты один на один с дикой природой, беспомощен и наг, и даже встреча с людьми страшит более встречи со свирепым львом? Одна надежда на богов. А не приключилось ли с ним нынешнее несчастье по воле олимпийцев, как наказание за сомнение в вере? Не есть ли его рабство наказанием за богохульные мысли? Ведь он дерзнул размышлять, из чего состоят боги, не из таких ли видиков, что и он сам, и весь сущий мир? Мало того, он ещё призадумывался, да существуют ли они вообще. Но боги всемилостивы, они даровали шанс и теперь наблюдают, как он воспользуется предоставившейся возможностью и поведёт себя.
Анаксимандр отложил недоеденный кусок мяса, вскочил на ноги, вновь простёр руки к небу. «О Зевс всемогущий! — восклицал он. — Позволь вернуться в родимый дом. Там, в Милете, принесу тучные жертвы, отнесу в храм треножники и чаши, бронзовые и серебряные. Только позволь вернуться в родной Милет, окажи покровительство жалкому смертному».
Принося жертвы богам и собственному желудку, Анаксимандр забыл о надвигающейся непогоде, и первые капли дождя застали врасплох. Поглядев на низкие тучи, засуетился. Из-за собственной беспечности мог лишиться огня. Дождь быстро набирал силу, уже падали не редкие капли, но упругие струи полосовали землю. Над костром поднимались клубы пара, и раздавалось шипение. Подхватив сучьями угли, перенёс их во впадину в скальной стене, образовавшуюся после извлечения каменной глыбы. Не обращая внимания на дождь, натолкал туда сушняка и, упрашивая богов не гневаться, прикрыл огневище поставленным наискосок жертвенником. Сухой мох, к счастью, хранил в шалаше. Когда затащил в шалаш мясо, вымок до костей. Дождь пластал до позднего вечера. В темноте Анаксимандр еле оживил костёр, переносить его на прежнее место не имело смысла. Площадку покрывали лужи, всё было мокрым, осклизлым. Отогреваясь у костра, испёк кусок мяса, тут же поел и, вернувшись в шалаш, заснул.
Пастух
За водоразделом чувствовалось присутствие человека. Голый склон представлял собой не успевшее оправиться после летней жары пастбище. Кустарник, нижние ветви деревьев на опушке были безлистными, торчали обглоданными прутьями. Анаксимандр направился поперёк склона, оставляя для себя возможность в случае опасности скрыться в лесу.
Пройдя около полусотни плетров[33], сторожким взглядом отыскал козье стадо, производившее опустошение окрестностей. Остановившись, пригляделся и приметил пастуха, сидевшего под кустом и, очевидно, давно наблюдавшего за ним. От стада и пастуха его отделяло не более трёх плетров, пока Анаксимандр раздумывал, подходить ли к пастуху, от стада к нему устремились три лохматых пса. Анаксимандр остановился и что есть мочи крикнул:
— Пастух! Уйми своих демонов! Я один и иду с миром!
Всё же, приготовившись к защите, взял одно копьё наподобие палки.
Козий пастырь встал, приставил ладонь козырьком ко лбу, разглядывая пришельца. Но, очевидно, уши служили ему лучше глаз, и Анаксимандр, глядя на приближающихся свирепых псов, прокричал во второй раз. Пастух издал звук, похожий на шипящий свист и который Анаксимандр едва различил, но псы, находившиеся совсем рядом, остановились, опустили морды и позволили путнику продолжить движение, тем не менее всем видом показывая, что они рядом и каждый миг начеку. Анаксимандр, сторожко вглядываясь в приземистую фигуру, приблизился.
Пастух оказался седобородым стариком, опирающимся на увесистую клюку, и также испытующе вглядывался в подошедшего путника.
— Хайре, добрый человече! — произнёс Анаксимандр со всей возможной доброжелательностью.