Прошло пять Олимпиад, повзрослели дети, родившиеся после нашествия, а война, полыхавшая на просторах Эллады, продолжала занимать умы, волновать опалённые души и геоморов[34], и ремесленников, и эвпатридов[35].
— Веришь ли, нет, — продолжал вспоминать старик, — вернулись домой, одно голое пепелище нашли. Всё разграбили подчистую. Горшки, и те растащили. Что унести не смогли, побили, пожгли. Виноградники попортили, повырубили. Варвары, одно название. Да разве у эллина поднимется рука виноградную лозу рубить? Это ж дар божий, самого Диониса подарок.
— Где прятались, в горах? — спросил милетянин.
— В Афинах. Надеялись за стенами укрыться. Да, где там, пришлось на Саламин переправляться.
— Руку тогда повредили?
— Да нет, позже. У Платей. Слышал, какая сеча была?
— Как же, как же. Слухом земля полнится. А дети твои, что ж?
— Дети, дети… — старик вздохнул с присвистом, посмотрел на небо, помолчал. — Дочки замужем. Сыновья, как срок подошёл, как ушли с персами биться, так я их и не видел. Старший на Кипре погиб, а младший нынче, в Египте голову сложил. Вот тебе и ответ, какой землепашцу прибыток от войны. Это городским богатеям рабы нужны, побольше да подешевле. У нас земля — кормилица, нам мир нужен.
Пастух и путник помолчали, думая каждый свою горестную думу. Огнедышащая упряжка давно добралась до зенита и будто остановилась. Её возничий словно старался напоить землю теплом перед близившейся непогодой и не торопил коней. Анаксимандр почуял: воспоминания о днях, наполненных повелительными звуками авлосов[36], направляющих чеканную поступь фаланг, пением боевого пеана, звоном мечей, свистом стрел, доставляют удовольствие старику и, стараясь расположить к себе возможного спасителя вниманием и участливостью, продолжил расспросы.
Старик некоторое время следил за парившим в небе орлом и вдруг ошарашил успокоенного путника:
— Я так думаю, беглый ты раб. Лихие люди, что тебя ограбили, самого тебя на Лаврионовы рудники продали, а ты сбежал. Пришёл ты с той стороны, говоришь, купец, а у самого руки огрубелые, не купеческие. Так ли?
— Так, но я вправду купец, — коротко ответил беглец, с замиранием сердца ожидая дальнейших действий пастуха. Одно его слово, и псы не позволят и шагу ступить.
— Ты меня не бойсь, — наконец вымолвил старик. — Я тебя не выдам. Единого мы с тобой племени, на одном наречии разговариваем. И с персами ты бился, я их отметины знаю. Ежели человек кровь за Элладу проливал, не может он рабом быть, так я понимаю, несправедливо это. Да и боги постановили эллинам свободными жить. Так что, будь спокоен, не сомневайся, не выдам.
— Помоги мне, — проговорил Анаксимандр хрипло, с натугой выдавливая слова, понимая, что нечем бедняку помочь ему, разве сыром, да лепёшкой чёрствой ячменной поделится. И безрадостен стал солнечный день, и усталость от ходьбы навалилась. — Помоги, я тебе отработаю.
— Чем же ты мне отработаешь? — с беззлобной насмешливостью спросил старик. — Ремесло какое-нибудь знаешь?
— Купец я, — обречённо ответил Анаксимандр. — Грамоту знаю. Мечом, копьём владею, военную науку не забыл, — говорил, и сам понимал, что про военную науку можно не вспоминать.
Старик хохотнул.
— Ну, в моём хозяйстве грамота нужна, чтоб горшки пересчитывать, дак это я и сам умею. Думаю, в деревню идти тебе несподручно, враз беглого раба признают, люди ведь разные, старосте донесут, тот словить прикажет.
Кряхтя, старик встал, приставив ладонь козырьком ко лбу, оглядел стадо. Козы не давали набрать пастбищу силу после летней суши, ежедневно объедая траву, и от голода так и норовили уйти в лес на обед хищникам.
— Видок у тебя, купец, страхолюдный. Кто ты таков, за стадий признать можно, — повторил старик. — И сказать мне сельчанам про тебя нечего. Кто поверит, что старый Писандр купил раба или нанял работника? И родичей моих сельчане наперечёт знают, не соврёшь. Но помогу я тебе. Одёжу принесу, еды, сыру там, лепёшек. Путь обскажу, не сомневайся, в беде не брошу. Идти тебе на побережье, а там перебираться на Эвбею. На Эвбее на зиму устроишься в работниках у кого, да хоть в кузню. Мужик ты крепкий, возьмут молотом стучать. Только подолгу на одном месте не живи, начнут приглядываться, что-нибудь заподозрят. Нынче домой тебе не попасть. Пока дойдёшь, последние корабли уйдут. Перезимуешь, весной или наймёшься гребцом, или, может, денег заработаешь. Вот такой мой совет тебе. Я тебе помогу, ну, и ты мне помоги, коль обещал. Завтра принесу топор, дров мне наготовишь, не то опять всю зиму со старухой мёрзнуть придётся. Веришь, нет, все щепки пожгла, обед приготовить не на чем. Дров наготовишь, я быков найму перевезти, погрузить поможешь. Ну, что, уговор?