– А, это. Уже ничего.
– Ты упоминала об отце. Это он тебя прислал?
– Да.
– Я так волновалась. Я испугалась, что ты умрёшь. Даже во сне чувствовала, что вот-вот захлебнусь.
Всё вокруг дрогнуло, шкуры, кострище, пламя свечи за толстыми стёклами светильника. Это дрожали почти осязаемые чужие переживания.
– Давай не будем об этом сейчас, – попросила Берилл. – И накройся чем-нибудь.
Своим плащом принцесса укрыла плечи, а мягкая маленькая рука дотронулась до головы Элен, поглаживая серебристые волосы. И через это прикосновение передалось что-то такое неописуемое, из-за чего душу охватывал покой, а на ресницах готовы были проступить слёзы. Интересно, почему Берилл с ней такая же, как раньше? Всё это время прежним оставался только Эвиэль, вот только он был печален.
– Знаешь, эльфы нам помогут, – сказала Элен, положа голову на колени подруги.
– Да, я знаю. Они интереснейшим образом меняются, когда находятся среди людей.
– И я даже их понимаю. Не понимала до этого, но чувствую сейчас. Они теперь не смогут стоять в стороне.
– Хорошо бы, если бы ты поняла ещё, что не надо выбегать раздетой в холод, – немного ворчливо отозвалась Берилл. – Ты вся замёрзла.
Кого видели рыцари, глядя на неё? Наследницу, эльфа, олицетворение страшного дара? Какой её видела подруга её матери? Не ребёнка ли Белегриэль в первую очередь? Потому что, её, как ребёнка, обнимали ласковые руки. Элен тоже обняла колени, окутанные тёплой и жёсткой юбкой. Берилл дышала глубоко и размеренно, иногда перебирала пальцами волосы на затылке девушки, отчего хотелось жмуриться и сжиматься ещё сильнее, силясь превратиться в самого настоящего ребёнка. Которому так нужны были защита и ласка.
Принцессу от макушки до самых пят прошило понимание: именно в эти минуты покоя в небольшой палатке оживало воспоминание о материнской любви. Свет Белегриэли частично передался её молодой подруге, которая делилась им так щедро. Но не потому ли, в самом деле, что Элен был необходим этот свет?
Колыбельная мамы звучала иначе, потому что её напевал другой человек, но никто больше не смог бы напеть её так, чтобы вызвать одновременно чувство тоски и счастья.
– Я видела тебя и маму. Давно ещё, когда меня не было.
– Да? – прервалась Берилл, снова перебирая волосы, только теперь за ушами. – Тебе не было грустно?
– Было. Расскажи что-нибудь, – попросила принцесса.
– Эльфы сказок не рассказывали? – хмыкнув, спросила торговка.
– Нет. Они, наверное, забыли, что такое сказки. У них мало детей.
Вдали от палатки кто-то прошёл: было слышно, как хрустит под подошвами сапог снег.
– Нет сказок, нет игрушек... А сами они жутко скучные, – сказала Берилл, – у скучных людей растут скучные дети. Не привыкшие мечтать.
– Плохо быть ребёнком эльфов, – согласилась Элен.
– Зато у эльфов розовое и сладкое молоко. Помнишь?
– Нет, – удивилась девушка. – Как я могу это помнить?
– Белегриэль же кормила своих детей сама, разве не помнишь? Не смотрела, как едят твои новорождённые сёстры? Только младшего кормилицы выхаживали.
И правда ведь. Элен видела, как Руми и Тия сосут грудь матери, но самого молока не видела. И не помнила совсем, какое оно на вкус. Да ей даже в голову придти не могло попробовать, было же очевидно, что молоком питаются только младенцы.
– А ты видела? – почему-то зашептала Элен.
– Да. Она ведь кормила тебя.
– А ты пробовала? Молоко?
– Да, мне было интересно. Оно такое... Густое. И очень сладкое... Хотя, признаюсь, я не помню вкус молока моей кормилицы. Может, у людей оно тоже такое же восхитительно сладкое.
У Элен никогда не было и никогда не будет старшего брата или сестры, и до этого она не знала такого замечательного чувства: чувства доверия и душевной теплоты, чувства новой защиты, несколько отличающейся от родительской. Ей самой приходилось желать спокойных снов сёстрам и самому младшему братишке, но никогда кто-то старший, но близкий не укладывал её так же спать. Молочная сестра. Та, кто разделила с ней молоко её матери. С ней можно разговаривать просто, ей можно доверить проблемы, которые отцу покажутся мелочными, а братьям и сёстрам – неразрешимыми или непонятными. И с ней можно будет говорить о маме, она поймёт.
Берилл снова мурлыкала под нос колыбельную. Элен прижалась к ней плотнее, раздираясь на два противоречивых чувства. Хотелось одновременно и погружаться в блаженную дрёму с улыбкой на губах, и вместе с тем плакать навзрыд, сотрясаясь всем телом и хлюпая носом. В груди словно бы зажёгся рассветный пламень.