43, 153. Самая главная из всех добродетелей (virtus) та мудрость (sapientia), которую греки называют sophia 42, ведь под благоразумием – «житейской мудростью» (prudentia), что греки называют phronēsis, мы понимаем нечто иное, а именно – знание того, к чему нужно стремиться и чего нужно избегать. Та же мудрость, которую я назвал главной, есть знание вещей божественных и человеческих, и она включает в себя все отношения между богами и людьми и их взаимное сообщество (societas inter ipsos); если же эта мудрость является величайшей, а так оно и есть, то неизбежно та «обязанность», которая вытекает из этой общности, является самой важной. Ведь теоретическое познание природы было бы в какой-то мере неполным и незавершенным, если бы за ним не следовало никакого действия…
II 2, 6. Утверждать, что не существует искусства в самых величайших вещах, тогда как даже самая ничтожная из них обладает своим искусством, могут лишь люди, не задумывающиеся о том, что они говорят, и заблуждающиеся в самом главном.
5, 17. Таким образом, если у нас не вызывает никакого сомнения мысль, что именно люди приносят себе и самую большую пользу, и самый большой вред, то я считаю главным в добродетели духовное сближение людей и способность направлять их деятельность на общую пользу. Поэтому все, что в неживой природе и в живом мире может быть обращено на пользу человеку и его жизни, – все это становится предметом какого-нибудь искусства, требующего немалого труда, рвение же людей, направленное на приумножение нашего достояния, побуждается мудростью и добродетелью (virtus) выдающихся мужей. Ведь вся добродетель (virtus), пожалуй, сводится к трем вещам, из которых первая состоит в понимании истинной и подлинной сущности каждого явления, их взаимозависимости, их результатов, их генетической связи и причин каждого явления; вторая состоит в умении сдерживать душевные волнения, которые греки называют «страстями» (pathē) 43, и подчинять разуму инстинкты, называемые ими hormai, третья – в разумном и тактичном обращении с окружающими, чтобы с их помощью в изобилии обладать тем, в чем нуждается наша природа, отвращать грозящие нам неприятности, бороться с теми, кто попытается принести нам вред, и воздать им наказание, которое допускают принципы справедливости и гуманности.
14, 48. Но так как речь выступает в двух формах, одна из которых представляет собой беседу, а другая – публичную речь, не вызывает во всяком случае сомнения, что публичная речь скорее может принести славу; ведь именно в ней проявляется то, что мы называем красноречием, но трудно даже сказать, с какой силой привлекает душу любезная и обходительная беседа…
…Но та речь, которую с пафосом произносят перед толпой, особенно часто приносит славу. Ибо велико восхищение перед человеком, говорящим обстоятельно и мудро, человеком, которого слушающие считают более умным и мудрым, чем остальных. Если же этой речи присущи величие и вместе с тем чувство меры, то ничто не может быть замечательней, тем более если эти качества проявляются в молодом человеке.
III 3, 13. Ведь то, что стоики именуют высшим благом, – жить согласно с природой – имеет, как я полагаю, тот смысл, чтобы всегда жить согласно с добродетелью (virtus), а все остальное, что происходит по природе, принимать только в том случае, если оно не противоречит добродетели. И тем не менее некоторые считают такое сопоставление неправомерным, полагая, что в этой области вообще не следует устанавливать каких-либо предписаний. Но впрочем, эта нравственность в ее истинном и подлинном смысле доступна лишь одним мудрецам и никогда не может быть оторвана от добродетели (honestum). У тех же, кто не обладает совершенной мудростью, никоим образом не может быть совершенной нравственности, а только лишь ее подобие. Ведь те нравственные обязанности (officia), о которых мы говорим в этой книге, стоики называют «средними», они общедоступны и широко распространены, и многие способны исполнить их и благодаря своим внутренним достоинствам, и благодаря учению. Та же нравственная обязанность, которую стоики называют «прямой» (rectum), является совершенной и абсолютной и, как говорят они же, законченной и полной (omnes numeros habet) и не доступна никому, кроме мудреца. Когда же происходит что-то, в чем проявляются «средние» обязанности, это в полной мере представляется совершенной обязанностью, потому что толпа почти совсем не понимает, в чем состоит отличие от совершенной обязанности; в пределах же своего понимания она считает, что все требования совершенной добродетели соблюдены; то же самое случается с поэмами, картинами и множеством тому подобных вещей, когда людям, не сведущим в искусстве, нравится и они хвалят то, что не заслуживает одобрения. Это происходит, я полагаю, по той причине, что в этих вещах есть определенные достоинства, которые производят впечатление на людей невежественных, неспособных судить о том, какие недостатки есть в каждой из этих вещей. Поэтому, когда образованные люди объяснят им истинное положение вещей, они легко отказываются от своего прежнего мнения.