Сбросить не смог с головы Вздуломорды тяжелого шлема,
Хоть средь лягушек воинственных витязем первым считался:
Слишком уж много врагов на него устремилось. Пред грозным
260Натиском не устоял он и спешно в болоте укрылся.
Был средь мышей еще юный, но храбростью всех превзошедший,
Славный герой Блюдоцап, знаменитого сын Хлебоскреба.
Из дому вызвавши сына, отец его в бой посылает.
Этот же витязь, с угрозою весь истребить род лягушек,
265Гордо вперед выступает, пылая с врагами сразиться.
Тотчас лягушки, объятые ужасом, в бегство пустились.
Силой владея великою, тут бы их всех погубил он,
Если бы зоркий Кронион, отец и бессмертных и смертных,
Гибнущих видя лягушек, к ним жалостью вдруг не проникся
270И, головой сокрушенно качая, богам не промолвил:
«Боги! Великое диво я вижу своими глазами.
Скоро, пожалуй, побьет и меня самого сей разбойник,
Что на болоте свирепствует. Впрочем, его успокоим.
Тотчас Афину пошлем или шумного в битвах Арея:
275Эти его, хоть отважного, живо от битвы отвадят».
Кроноса сын так промолвил. Арей же ему возражает:
«Ныне, Кронид, уж ни мудрость Афины, ни сила Арея
Лютую смерть отвратить не сумеют от жалких лягушек,
Разве на помощь им все мы направимся, да и оружье,
280Коим когда-то сразил Капанея, могучего мужа,
Дерзостного Энкелада и дикое племя гигантов,
Ты и теперь пустишь в ход — перед этим и храбрый смирится».
Только промолвил Арей, громовою молнией грянул
Кроноса грозного сын, — и великий Олимп содрогнулся,
285Знаменье страшное в ужас повергло мышей и лягушек,
Все же мышиное войско сражения не прекращало,
Крепко надеясь лягушачий род истребить совершенно,
Что и могло бы случиться, если б с Олимпа Кронион,
Сжалившись, в помощь лягушкам не выслал защитников новых.
290Вдруг появились создания странные: кривоклешневы,
В латы закованы, винтообразны, с походкой кривою,
Рот словно ножницы, кожа — как кости, а плечи лоснятся,
Станом искривлены, спины горбаты, глядят из-под груди,
Рук у них нет, зато восьмеро ног, и к тому двуголовы —
295Раками их называют… И тотчас они начинают
Мышьи хвосты отгрызать, заодно уж и ноги и руки.
Струсили жалкие мыши и, копья назад повернувши,
В бегство пустились постыдное… Солнце меж тем закатилось,
И однодневной войне волей Зевса конец наступает.
На это, женщина, тебе отвечу я:
«Дурной молвы не бойся. Я хочу навек
Тебя прославить. Будь спокойна, будет так!
Ужели ж я таким беспомощным кажусь?
Я был бы негодяем, если бы тебя
Предал — свою б навек я славу посрамил
И славу предков. Но, поверь, что мастер я
Друзьям быть другом, а врагов своих язвить,
Как муравей. Одну лишь правду слышишь ты!
Живи и впредь спокойно в городе твоем,
Запятнанном поступком мерзостных мужей;
Ведь ты их всех копьем сразила боевым,
Стяжав себе навеки славу средь людей.
Господствуй же и дальше, царствуй над людьми,
Владычествуй на зависть будущим векам…»
Судьба превратна. Ты — на малом челноке
Большую радость из Гортины мне привез —
Ты жив! Добычей рыб и коршунов не стал!
Как хорошо! А я...............
.....................
Я о товарах думал........
Чтоб не зевал............
....никого я не нашел…
.....волна морская поглотила.......
......от руки мужей-копейщиков.
….цвет жизни погубив......
Ты видел бы меня! Остался я один
.....погружен в глубокий мрак.
Но вижу с радостью я снова милый свет!
Мать моя говорила мне [доченька]:
«Помню, в юные дни мои
Ленту ярко-пунцовую
Самым лучшим убором считали все,
Если волосы черные;
У кого ж белокурые
Кудри ярким, как факел, огнем горят,
Той считали к лицу тогда
Из цветов полевых венок».
Ты ж велишь мне, Клеида, тебе достать
Пестро шитую шапочку
Из богатых лидийских Сард
[Что прельщают сердца митиленских дев],
Но откуда мне взять, скажи,
Пестро шитую шапочку?
Ты на наш митиленский [народ пеняй]
[Ты ему расскажи, не мне
О желанье своем, дитя].
У меня ж не проси дорогую ткань.
О делах Клеонактидов,
О же стоком изгнании —
И досюда об этом молва дошла…
…общий лесбияне
Большой земли участок отрезали,
Красивый для богов бессмертных,
Всюду на нем алтари расставив.
Отца богов призвав милосердного,
Затем почтенную эолийскую
Богиню-мать, всего начало,
Третьим — Диониса-Сыроядца.
Призвавши также бога Кемелия…
Так ныне дружелюбно склоните слух
К заклятьям нашим: от страданий
Тяжких в изгнании нас спасите.
На сына ж Ирры впредь да обрушится
Эринний злоба: мы все клялись тогда,
Заклав овец, что не изменим
В веки веков нашей крепкой дружбе:
Но иль погибнем, землей закутавшись,
От рук всех тех, кто правил страной тогда,
Иль, их сразивши, от страданий
Тяжких народ наконец избавим.
А он, пузатый, не побеседовал
С душой своей, но без колебания,
Поправ ногами нагло клятвы,
Жрет нашу родину, нам же…
С болью думаю о том я,
Что краса и гордость женщин
Все одно лишь повторяет
И клянет свою судьбу:
«Хорошо, о мать, бы было,
Если б ты со скал прибрежных,
Горемычную, столкнула
В волны синие меня!»
[Нежный Гиг средь нас носился,
Точно юный бог блаженный,]
И, тряся фракийской гривой,
[Приводил нас всех в восторг,
Что же с ним теперь случилось?]
Устыдись, злодей цирюльник!
Ты состриг такой прекрасный
Нежный цвет его кудрей,
[Золотых, как луч заката,
Золотых, как мед пчелиный,]
Тех кудрей, что так чудесно
Оттеняли нежный стан.
Но теперь — совсем он лысый,
А венец кудрей роскошный
Брошен мерзкими руками
И валяется в пыли.
Грубо срезан он железом
Беспощадным, я ж страдаю
От тоски. Что будем делать?
Фракия от нас ушла!