А еще два века спустя, когда социальные противоречия в Греции достигли небывалой остроты, поэт Керкид - отнюдь не изгнанник, а вполне уважаемый гражданин г. Мегалополя - тем не менее вопрошает:
Однако в классическую эпоху приобретение Зевсом нравственных функций налагает определенные обязательства и на смертных. Для героев Гомера не существует взаимосвязи между их жизненным сроком и поведением на земле. От рождения смертному назначена его доля (мойра), и уклониться от нее он не в состоянии. Так, троянский герой Гектор, возглавляющий оборону осажденного города, и храбр, и благочестив, и Зевсу очень не хочется осуждать его на раннюю смерть. Но в момент единоборства Гектора с Ахиллом весы судьбы склоняют чашу со жребием Гектора к Аиду, боги отступаются от него, и он становится жертвой разгневанного противника. Тот, в свою очередь, ведет себя, с нашей точки зрения, не очень благородно: привязав тело мертвого Гектора к оси своей колесницы, он несколько раз волочит его по праху вокруг стен Трои, насыщая свой гнев (от руки Гектора погиб лучший друг Ахилла Патрокл). Однако боги не делают ничего, чтобы предотвратить такое недостойное поведение; они только заботятся о сохранности тела Гектора и велят Ахиллу выдать его за большой выкуп престарелому отцу для погребения. Если Ахилл погибнет вскоре вслед за Гектором, то причиной этого будут не его позорные действия, а написанная ему на роду краткость жизни. Об этом знают и его мать Фетида, и он сам, и его божественные кони, но сужденного не избежать. В этом смысле для гомеровских героев не существует проблемы ответственности, как не существует и проблемы нравственного выбора.
Для благородного вождя его поведение в бою всегда определяется однозначно заданной нормой: сражаться в первых рядах, не отступая, чтобы этим самым прославить себя и свое потомство. Норма эта всегда сугубо эгоцентрична: герой заботится о своей личной "бессмертной славе", о репутации своего рода, о своем благородном происхождении, которое не позволяет ему поступать иначе. Некоторую поправку вносит в это мировоззрение только Гектор, который призывает соотечественников не снимать с убитых врагов их доспехи, а думать о благе полиса.
Иначе решает эти вопросы поэзия VII - VI вв.: сначала все тот же Гесиод в уже известной нам притче о неправедном городе, а затем на протяжении двух веков ее развивают авторы элегий, да и мелика не остается совсем в стороне от этой темы, очень тесно связанной с представлением о моральных обязательствах каждого гражданина.
Уже самый ранний из элегических поэтов - Каллин из Эфеса - не только побуждает своих соотечественников к отпору чужеземцам, но и рисует перед ними идеал доблестного мужа, в котором все граждане видят свою опору и защиту; тот же, кто уклоняется от битвы, "ни желанен, ни дорог не будет" для города. Еще более обширную программу выдвигает Тиртей, противопоставляя долю народного защитника участи дезертира. Первый, если и погибнет в бою, сохранит свое честное имя у грядущих поколений, а, оставшись в живых, будет пользоваться почетом среди сограждан; второй станет скитаться по всей земле со старыми родителями, супругой и детьми, встречая всюду только позор и бесчестье. Еще важнее, однако, что ни одно из качеств, составляющих порознь или в различных сочетаниях славу гомеровских героев (быстрота ног, физическая сила, красота, богатство, красноречие), не имеет для Тиртея никакого значения, если гражданин, заняв свое место среди таких же бойцов, не грянет вместе с ними на врага. Героический эпос воспевает индивидуальную доблесть, элегия - коллективный подвиг, когда все идут в рукопашную схватку,
Для Каллина и Тиртея речь идет о воинском подвиге, который, естественно, всегда любезен богам. Солон прямо ставит вопрос о том, что вопреки воле богов люди могут вовсе погубить свой город. Над его родными Афинами простерла мощную длань такая надежная заступница, как Афина, но люди своим корыстолюбием и несправедливостью способны отвратить от себя милость богов. И тогда - беда: всему государству грозят междоусобицы, внутренние войны, продажа обедневших и задолжавших граждан в рабство - одним словом, в каждый дом войдет всенародное горе, и не будет защиты для тех, кто пренебрег священным законом правды. Благо всего гражданского коллектива ставится теперь в зависимость от индивидуального поведения его членов не только в области судопроизводства, как это было у Гесиода, но и во всей совокупности гражданских прав и обязанностей. Наконец встает вопрос и о том, что не всегда добрым намерениям человека суждено сбыться, и на него отвечает Симонид в своем энкомии, произнесенном на пиру в доме фессалийского знатного рода Скопадов. Пригласившие поэта хозяева, несомненно, ждали от него - в соответствии с задачами жанра - прославления их прошлого и настоящего, а взамен услышали потрясающие своей будничностью строки: