— Выступая обвинителем всего рода Алкмеонидов в нарушении благочестия и святости клятвы, я буду говорить от имени всех афинских граждан. По уставу, я буду краток; проста и безыскусственна будет речь моя. Но сначала я присягну по всем правилам в том, что не скажу ничего лишнего. Итак: «Клянусь всесильными богами, клянусь жизнью своей и жизнью детей моих, что я скажу одну лишь правду. Пусть боги преисподней, и земли, и неба лишат меня жизни, пусть труп мой останется навсегда непогребённым[12], пусть дети мои погибнут в изгнании, если в речи моей будет хоть слово неправды. В том призываю вас в свидетели, о боги всевышние, о великий Арес, и ты, о мудрая девственница Паллада!» Пусть теперь и Мегакл и за ним все обвиняемые произнесут такую же клятву. Клянитесь же, Алкмеониды!
Дрожащим от волнения голосом Мегакл произнёс страшную клятву, призывая, в случае лжи, на себя и весь род и потомков своих все кары небесные. Он и за ним все Алкмеониды должны были при этом прикоснуться к кускам жертвенного животного и омочить пальцы в ещё тёплой крови его.
Затем Мирон произнёс краткую, но сильную речь, в которой упомянул о всех бедствиях, обрушившихся на афинян со дня изменнического умерщвления приверженцев Килона. Обвинение своё он закончил требованием смертной казни всем обвиняемым и указанием на необходимость воздвигнуть за счёт государства на том месте, где пал первый сподвижник Килона, искупительный храм в честь Эвменид или богини Паллады.
Когда Мирон кончил, среди ареопагитов раздался одобрительный шёпот; Слыша это, Мегакл с высоты своего камня тихо произнёс следующие простые, но знаменательные слова:
— Мне нечего возразить на обвинение почтенного Мирона. Зная, что мы все прогневали небожителей и что нам нечего ждать пощады, мы пользуемся дарованным нам законом правом и добровольно удаляемся в вечное изгнание из пределов родной Аттики. Прощайте, отцы архонты, простите нас, уважаемые судьи, не проклинайте нас, славные бывшие наши сограждане. Отныне мы вам чужие, и к полудню завтрашнего дня Алкмеониды будут уже далеко от пределов своего бывшего отечества.
Среди ареопагитов послышался глухой ропот. Но теперь ничего уже нельзя было поделать. Мегакл и остальные подсудимые, понурив головы, медленно стали спускаться с холма Ареса.
В ночном воздухе потянуло предрассветной прохладой, облака на востоке стали понемногу светлеть и алеть, когда Солон, в сопровождении представителей четырёх афинских фил, вернулся на Пникс. Там с нетерпением ждал его народ. Взойдя на возвышение, сын Эксекестида сказал:
— Радуйтесь, мужи афинские! Суд над «проклятыми» кончен. Не дождавшись конца прений, Мегакл и его товарищи заслуженной смерти предпочли позорное изгнание. Род их предан проклятию, сами они уже вышли за пределы города и сегодня же, через несколько часов, навсегда отплывут от берегов Аттики. Страна должна теперь вздохнуть свободно, так как с неё будет снято позорное пятно клятвонарушения. А для того, чтобы бессмертные боги были вполне довольны, суд решил вырыть из могил останки всех покоящихся в аттической почве Алкмеонидов и выбросить их в море. На месте же святотатственного дела Мегакла будет сооружён храм, где мы замолим грехи наших бывших недостойных сограждан. Радуйтесь, мужи афинские! Вот уже восходит и лучезарное солнце, преисполняющее радостью и весельем сердца всех благомыслящих граждан. Хвала ему, великому светилу дня, врагу всякой тьмы, всякого мрака, всякой неправды! Хвала божественному Гелиосу!
С этими словами Солон молитвенно склонил колена и простёр руки к востоку, где в полном блеске выплывало из моря могучее дневное светило. Все собравшиеся молча последовали примеру сына Эксекестида[13].
III. МОРОВАЯ ЯЗВА
Был месяц анфестерион (март) 596 года. Солнце только что успело зайти, и густые сумерки быстро спускались на землю, окутывая почти непроницаемой пеленой афинский Акрополь и особенно узкие улицы и дороги, тянувшиеся по дну глубоких ложбин и ущелий у подножия его. Там и тут в низеньких домиках и хижинах, раскинутых вдоль улиц, зажигались огни. В открытые двери можно было видеть всё внутреннее незатейливое убранство этих жилищ. По странной случайности все дома города казались лишёнными жителей, так как нигде не видно было людей, и не слышались столь обычные в тёплые, тихие весенние вечера шумливые речи и громкие песни. Даже рабы не показывались у дверей. Казалось, город совершенно вымер.
Но вот на одном конце улицы появилась сгорбленная фигура старого жреца в белой одежде. На голове служителя богов, покрытой шапкой густых, совершенно белых волос, лежал венок из миртовых ветвей. Одной рукой старик опирался на большой посох, в другой держал глиняную урну с ручками. Подойдя к одному из домов, старец семь раз постучал в низенькое окошечко близ входа. На этот стук в дверях дома показался тёмный силуэт стройной женщины.
12
Остаться не погребённым и не попасть в царство теней считалось у греков величайшим позором.
13
В основу очерка о суде над Алкмеонидами положены данные, находящиеся в VIII-XII главах биографии Солона, составленной Плутархом. Как известно, не так давно найденная «Афинская Полития» Аристотеля внесла много новых взглядов на некоторые, дотоле считавшиеся твёрдо установленными явления греческой истории. Исследователи, не всегда всесторонне изучая «Афинскую Политию», разделились на партии и стали, нередко совершенно неосновательно, отвергать такие исторические факты, которые раньше не возбуждали сомнения. Между прочим, новейшая критика (в лице Кауэра, Белдоха, Бузольта) подвергла сомнению и рассказы о войне из-за Саламина и о суде над Алкмеонидами. Однако внимательное изучение аристотелевской «Политии» показало, что этот первоклассный источник даже в подробностях мало расходится с трудами «отца истории» Геродота, Фукидида, Ксенофонта и других исторических писателей Греции. Всестороннюю характеристику и критический разбор «Афинской Политик» Аристотеля, равно как и подробный свод мнения различных современных историков на значение этого труда, дал проф. В. Бузескул в своей книге «Афинская полития Аристотеля, как источник для истории государственного строя Афин до конца V века», Харьков, 1895. Данные наших очерков вполне совпадают с результатами исследований этого авторитетного учёного. Что же касается участия Писистрата в походе из-за Саламина, то Аристотель, на основании хронологических исчислений отвергает его. В заключение считаем не лишним заметить, что у самого Плутарха (Solon, с. 8-10) имеются две версии рассказа о возвращении Саламина афинянами.