- Да так, ничего особенного. Среднее! - сказал мистер Питер Рис. - Скажите-ка, Хетти, почему в полночь двенадцатого января тысяча девятьсот двадцатого года вы уехали из Сиэтла?
- Не ваше дело! - взвизгнула Хетти.
- Не мое, да? Ну тогда, значит, это дело некоего Артура Л. Ф. Морриси - он как раз оттуда. Мистер Морриси был бы очень рад получить весточку о вас, узнать ваш теперешний адрес и теперешнюю фамилию. Ну, а что вы расскажете нам, Хетти, о том, как вы отбывали срок в Нью-Йорке за магазинную кражу?
- Катись ты к…
- Нет, нет, Хетти, - хихикнул Ригг. - Нельзя выражаться неприлично, не забудьте, что здесь сидит священник! Ну как, хватит с вас?
- Думаю, хватит, - устало кивнула Хетти. И в это мгновение Элмер снова любил ее, снова хотел ее утешить, приласкать. - Пошли, Оскар.
- Ну, нет, не пошли. Сначала подпишите-ка вот это, - сказал мистер Ригг. - Подпишете - получите двести долларов на выезд из города… который состоится еще до завтра или - да поможет вам бог! Не подпишете - отправитесь обратно в Сиэтл, где вас будут судить.
- Ладно, - сказала Хетти, и мистер Ригг прочел: "Настоящим добровольно и клятвенно заверяю, что все обвинения, прямо или косвенно возведенные мною и моим мужем на преподобного доктора Элмера Гентри, являются ложными, злоумышленными и абсолютно неосновательными. Я работала у доктора Гентри в качестве его секретаря. Мистер Гентри неизменно относился ко мне, как подобает истому джентльмену и христианскому пастору. Я же преднамеренно скрыла от него тот факт, что я замужем за человеком с уголовным прошлым.
Лица, заинтересованные в торговле спиртными напитками, а именно несколько самогонщиков, желающих причинить вред доктору Гентри как одному из самых ярых противников торговли спиртным, обратились ко мне, предложив мне деньги за то, чтобы я очернила репутацию доктора Гентри. Поддавшись минутной слабости, о которой я никогда не перестану сожалеть, я согласилась, и с помощью своего мужа составила подложные письма, якобы написанные мне доктором Гентри.
Причины, побудившие меня сделать это признание, таковы: я пришла к доктору Гентри, рассказала ему о том, что намерена предпринять, и потребовала у него денег, рассчитывая обмануть также и самогонщиков. Доктор Гентри сказал: "Сестра, я скорблю о том, что вы собираетесь совершить этот дурной поступок, но скорблю не о себе, ибо каждый христианин обречен нести свой крест, а о вашей душе! Поступайте же, как считаете нужным, сестра, но прежде, быть может, преклоним колена и помолимся вместе?"
Когда я услышала, как молится доктор Гентри, я внезапно раскаялась и, придя домой, собственноручно напечатала на машинке это показание, в котором, как я клятвенно заверяю, все правда, от слова до слова".
Когда Хетти и ее супруг скрепили документ своей подписью, Мэнни Силверхорн заметил:
- Боюсь, вы перегнули палку, Т. Дж. Слишком уж сладко, не похоже на правду. Хотя, наверное, вы умышленно решили представить Хетти дурочкой, которая будет разливаться соловьем в своем признании…
- Угадали, Мэнни.
- Что ж, может, так и надо. Ну-с, давайте-ка лучше мне эти двести долларов, а я позабочусь о том, чтобы эти птички улетели из города сегодня же вечером, и, пожалуй, тогда им тоже что-нибудь перепадет из этих двухсот.
- Можно, - сказал мистер Ригг.
- Можно так можно, - сказал мистер Силверхорн.
- Господи! - воскликнул Элмер Гентри и внезапно позорнейшим образом разрыдался.
Это было в субботу утром.
Дневные выпуски газет вышли с признанием Хетти на первой полосе и радостными сообщениями о невиновности Элмера, подробным перечислением заслуг на поприще борьбы за чистоту нравов и гневными обвинениями в адрес торговцев спиртными напитками, подкупом заставивших несчастную, слабую, глупую женщину посягнуть на репутацию Элмера.
А в воскресенье, едва пробило восемь утра, как уже пришли телеграммы от Йорквильской методистской церкви и "Напапа" с поздравлениями, уверениями в том, что никто никогда не сомневался в его невиновности, и предложением места пастора в Йорквиле и должности генерального секретаря исполнительного комитета "Напапа".
Когда в газетах появились первые выпады против Элмера, Клео в гневе промолвила:
- О, какая гнусная, низкая ложь! Дорогой, ты ведь знаешь, что я всегда с тобой!
Но его мать пробормотала:
- Что из всего этого правда, Элми? Что-то уж мне не под силу сносить все твои фокусы…
И когда сейчас, за воскресным завтраком, он протянул им телеграммы, обе женщины жадно кинулись читать, едва не вырывая их друг у друга.
- Милый, я так рада и так горжусь тобой! - воскликнула Клео
А мать Элмера, совсем старенькая, согбенная, пробормотала с таким несчастным лицом:
- Прости меня, сынок! Я была не лучше, чем эта мерзавка Даулер!
Да, но поверит ли ему паства?
Если прихожане встретят его насмешками, значит, он погиб, значит, он все-таки потеряет и Йорквильский приход и место в "Напапе". Об этом думал он за четверть часа до начала утренней службы, взволнованно расхаживая по своему кабинету, поглядывая в окно и отмечая - впервые без всякого удовлетворения, - что в набитую до отказа церковь все ломится народ - сотня за сотней.
Как тихо в его кабинете! Как ему недостает Хетти!
Он опустился на колени. Он не молился, он только думал - бессвязно, с немой мольбой. Но одна мысль стояла перед ним четко и ясно: "Я получил жестокий урок. Я никогда больше не взгляну ни на одну женщину! Да, я хочу возглавить все организации Америки по борьбе за нравственность - меня ничто не остановит, раз я получил "Напап". Но отныне я буду сам исполнять все, чего требую от других. Никогда больше не споткнусь - никогда!"
Он остановился в дверях кабинета, глядя, как с пением выходят в зал хористы в длинных одеяниях. Он только сейчас ощутил до конца, как дорога ему стала его церковь. Как ему будет недоставать всего этого, если его паства отвергнет его, - этого хора, этой кафедры, песнопений, лиц, с обожанием обращенных к нему!
Пора. Откладывать нельзя.
Он должен выйти к ним.
Еле держась на ногах, преподобный доктор Гентри перешагнул через порог и очутился в зале. Две с половиной тысячи лиц, и каждое - вопросительный знак. Но вот они встают - и оглушительные, громоподобные раскаты приветственных криков. Две с половиной тысячи лиц, и каждое - сияющее лицо друга.
Не думая, не рассуждая, Элмер преклонил колена на амвоне, простер руки к пастве и зарыдал, и все они опустились на колени вслед за ним и рыдали и молились с ним вместе, а на улице за закрытой стеклянной дверью церкви сотни людей, увидев это, тоже упали на колени - на церковных ступенях, на тротуаре, вдоль всей улицы…
- О друзья мои! - вскричал Элмер. - Верите вы в мою невиновность, проникли вы в дьявольский умысел моих врагов? Пусть ваше "Аллилуйя" послужит мне залогом вашей веры!
И церковь загремела торжествующими звуками "Аллилуйя", и в наступившем священном молчании Элмер стал молиться:
- О боже, ты склонился с могучего трона и спас слугу твоего от козней наемников сатаны! Мы возносим благодарение тебе за то прежде всего, что ты вернул нам этим возможность продолжить служение делу твоему - и лишь ему одному! Не менее, но более ревностно, чем прежде, будем мы искать жизни чистой и праведной и наслаждаться свободой от всяческих искушений!
Он повернулся, чтобы подать знак хору, и в первый раз заметил среди хористов новое лицо - девушку с прелестными ножками и лукавыми глазами, с которой, безусловно, нужно будет познакомиться поближе. Впрочем, эта мысль была столь мимолетна, что не прервала победного звучания его молитвы:
- Позволь же мне, господи, посчитать этот день началом новой и еще более деятельной жизни, началом крестового похода за полное торжество морали, власти христианской церкви над всею страной. Дело твое, великий боже, едва только начато! Нам еще предстоит сделать наши родные Соединенные Штаты твердыней нравственности!