По случаю предстоящего торжества Элмер облачился в новый черный двубортный костюм и новые черные ботинки. Точно так же был одет и Эдди Фислингер, - правда, этот еще дополнил свой костюм мрачным галстуком и черной широкополой фетровой шляпой, в которой он был похож на техасского конгрессмена. Туалет Элмера был смелее. Если бы не соображение, что сегодня нужно выглядеть внушительно и солидно, он бы наверняка вырядился, как павлин: он обожал яркие цвета. Теперь же он удовольствовался тем, что приобрел себе в Чикаго, по дороге сюда, щегольскую светло-серую фетровую шляпу и решился оживить свой строгий костюм серым шелковым носовым платком с красной каймой, торчавшим из нагрудного кармана.
Зато с перстнем пришлось на сегодня расстаться - массивным опаловым перстнем, украшенным двумя змейками (почти что, можно сказать, золотыми). Этот перстень он уже приглядел давным-давно в Монарке, и однажды под влиянием винных паров не устоял - купил.
Он шествовал, точно войско с развевающимися знаменами; он гремел, как тромбон; он энергично жестикулировал большими, белыми, мясистыми руками. И мать, повиснув на его руке, глядела на него с восхищением. Он вел ее, прокладывая путь сквозь толпу, веселый, приветливый, как кандидат на выборную должность, а она шла рядом, озаренная блеском его великолепия.
На торжество из соседних приходов прибыло около двухсот баптистов - мужчин и женщин - и не менее двухсот младенцев. Люди приехали в шарабанах, двуколках, а то и на телегах. ("Форды" в 1905 году сюда еще не дошли.) То были честные, добродушные, работящие люди: фермеры, кузнецы, сапожники; мужчины - с загорелыми, прорезанными глубокими складками лицами, в "парадных" костюмах, слежавшихся в сундуках; женщины - либо пышногрудые, либо высохшие от работы, в чистых бумажных платьях. Был тут и деревенский банкир, очень разговорчивый, нарочито "свойский", в новой полотняной паре. Сбившись в тесное стадо, люди поднимали в неподвижном, раскаленном воздухе тучи пыли; пыль оседала на их башмаках, на ветвях тополей; с тополей на их плечи слетали пушинки, цеплялись за грубую ткань, блестели на солнце.
В помощь парижскому священнику на церемонию явились шесть пасторов и среди них не кто иной, как сам преподобный доктор Ингл, прибывший из далекого Сент-Джо, где, по слухам, возглавлял воскресную школу с шестьюстами учащихся. В дни молодости (как он был тогда строен в своем черном сюртуке и как красноречив!) доктор Ингл полгода служил в Париже, и миссис Гентри вспоминала о нем с восторгом. Он был так добр к ней, когда она заболела! Приходил проведать, читал ей вслух "Бен-Гура" [33] и рассказывал сказки маленькому крепышу Элмеру, любившему забиться куда-нибудь за диван и швыряться оттуда в гостей репой или морковью.
- Так, так, брат мой! Стало быть, вы и есть тот самый маленький сорванец, которого я знал когда-то! Ну, что же, вы и тогда уже были отличным парнишкой, а теперь, говорят, решили посвятить себя служению богу и подаете воистину блистательные надежды! - так приветствовал Элмера доктор Ингл.
- Благодарю вас, доктор. Молитесь за меня. Это великая честь для нас, что вы оторвались от ваших важных дел и приехали сюда, - сказал Элмер.
- Что вы! Пустяки! Завернул по дороге в Колорадо - снял там хижину в горах. Вид дивный, знаете ли, закаты написаны рукою всевышнего… Мои прихожане любезно предоставили мне двухмесячный отпуск. Хорошо бы и вы там побывали, брат Элмер.
- Хорошо бы, конечно, доктор, но что поделаешь. Мой долг - делать здесь свое скромное дело, дабы не смолкло слово божие.
Миссис Гентри едва дышала от восторга. Подумать, ее мальчик беседует с доктором Инглом, как равный с равным! А говорит-то, как настоящий пастор, - легко, свободно! Погодите, придет время… Элмер - настоятель знаменитого храма; на лето - дачка в Колорадо; жена: милая, набожная женщина; полдюжины ребятишек, на лето будут звать ее к себе на дачу… Вот вся семья опускается на колени, Элмер читает молитву… Сейчас, правда, Элмер не очень рвется читать дома молитвы, - говорит, что в семинарии надоели. Жаль… Ну, конечно, она его уговорит… Если б он только еще послушался наконец и бросил курить! Сколько она его умоляла! А впрочем, должны же у него остаться хоть какие-то недостатки, иначе это уж не будет ее дорогой мальчуган… Как приходилось когда-то скандалить, чтобы он вымыл руки или надел те хорошенькие красные рукавички, которые она ему связала!
Не меньше радости доставляло ей видеть, какое впечатление Элмер прозвел на всех соседей. Маляр Чарли Уотли, председатель местного отделения "Союза ветеранов великой республиканской армии", который всегда сердито дергал себя за седой ус и недовольно ворчал, если она порывалась растолковать ему, что в Элмере скрыты задатки истинного праведника, - этот Чарли Уотли сейчас отвел ее в сторону и объявил:
- Вы были правы, сестра. Из него и вправду вышел верный молодой слуга господень.
Потом им встретился аптекарь Хэнк Мак-Виттл - неисправимый Хэнк. В былые времена они с Элмером были приятелями: вместе воровали сахарную кукурузу, пили перебродивший сидр и предавались любовным утехам на сеновале.
Хэнк был маленький рыжий человечек с маслеными и острыми глазками. Было ясно, что он явился сегодня только для того, чтобы посмеяться над Элмером. Они столкнулись нос к носу. Хэнк произнес:
- Здравствуйте, миссис Гентри! Ну, что Элми? В святые отцы метишь, а?
- Да, Хэнк.
- Нравится? - Хэнк ухмылялся, почесывая себе щеку веснушчатой рукой; несколько единомышленников-парижан остановились рядом, прислушиваясь.
- Нравится, Хэнк, - загудел Элмер. - И еще как! Мне близки и дороги пути господни, и я никогда и ногой не ступлю на иной путь. Ибо я вкусил от плодов зла, Хэнк, - ты сам знаешь. И что же? Все наши с тобой забавы, Хэнк, - ничто по сравнению с той спокойной радостью, которая наполняет ныне мою душу. Мне вроде бы даже жалко тебя, друг. - Он выпрямился во весь свой богатырский рост и уронил свою тяжелую лапу на плечо Хэнка. - Отчего ты не хочешь попробовать помириться с богом? Или ты мнишь себя достойнее его?
- Никогда не претендовал на это, - отрезал Хэнк и этой вспышкой расписался в своем поражении. Миссис Гентри торжествовала.
Одно омрачало ее радость: что почти никто не поздравляет Эдди Фислингера, хотя и он топтался тут же, одинокий, незаметный, заискивающе раскланиваясь с священниками.
Старый Джукинз, смиренный, кроткий фермер, застенчиво подступил к ним и пробормотал:
- Рад пожать тебе руку, брат Элмер. Так приятно видеть тебя среди избранных слуг господних. Подумать только! Я ведь тебя вот таким помню - кузнечику по колено. А нынче, верно, уже все ученые книжки прочел…
- Да, работать приходится усердно, на совесть, брат Джукинз. И материал, прямо скажу, сложный: герменевтика, хрестоматия, экзегетика, гомилетика, литургика, изагогика, греческий, древнееврейский, арамейский, гимнология, апологетика, - словом, хватает!
- Ого! Я думаю! - благоговейно произнес старый Джукинз.
Миссис Гентри не уставала поражаться: оказывается, Элмер еще ученее, чем она думала! А сам Элмер не без гордости отметил про себя, что и в самом деле понимает значение этих слов, - ну, разве что не считая двух или трех.
- О-ох! - вздохнула мать. - Ты у меня стал такой образованный, что, пожалуй, скоро не посмеешь и поговорить с тобой…
- О нет! Мы с тобою всегда останемся лучшими друзьями, и мне всегда будут нужны твои вдохновенные молитвы! - звучно произнес Элмер Гентри со сдержанным, но мужественным смехом.
Верующие рассаживались на скамьях, на сиденьях, снятых с повозок, на пустых ящиках. Начиналась церемония посвящения.
На деревянном столе, заменявшем кафедру, лежала толстая библия; стоял кувшин с лимонадом. По одну сторону стола стояли семь кресел-качалок для духовных лиц, а перед ними - две деревянные табуретки, предназначенные для кандидатов.