В те патриархальные дни - дни 1905 года - железнодорожные рабочие еще не пользовались дрезинами с бензиновым двигателем и выезжали на линию на ручных дрезинах. Ручная дрезина представляет собою платформу с двумя горизонтальными брусьями, которые надо качать вверх и вниз, как рычаги насоса.
На такой-то вот дрезине и выехали к месту своего первого назначения Элмер Гентри и Фрэнк Шаллард. В это ноябрьское воскресное утро, работая рычагами дрезины, они были не слишком похожи на лиц духовного звания. Было холодно, и молодые люди облачились в потертые осенние пальто. Элмер натянул на уши изъеденную молью плюшевую кепку, а у Фрэнка из-под нелепого котелка торчали и вовсе нелепые наушники; на руках у обоих были красные фланелевые рукавицы, которые им одолжили рабочие-железнодорожники.
Утро стояло яркое, солнечное, морозное. Яблоневые сады искрились инеем, в шуршащих стеблях скошенной травы под частоколами посвистывали перепела.
Усердно орудуя рычагом, Элмер чувствовал, как легкие его очищаются от библиотечной пыли. Он расправил плечи, он взмок от пота и радовался: вот оно, началось его служение богу среди настоящих людей, в гуще жизни. Ему стало немного жаль побледневшего Фрэнка - и он усерднее налег на рычаг, заставляя и Фрэнка наддать сильней, - вверх-вниз, вверх-вниз, вверх-вниз.
Поясницу и плечи, отвыкшие за последнее время от физической работы, ломило невыносимо - в особенности на подъемах, где сверкающие рельсы ползли вверх, извиваясь в гравиевой траншее. Зато, летя под гору, навстречу подернутым инеем лугам, навстречу перезвону колокольчиков пасущихся коров, навстречу утреннему солнцу, он гикал во весь голос от радостного возбуждения, задорно распевал:
Что за сила, сила, сила,
Чудодейственная сила
У священного Агнца в крови…
Шенеймская церковь - грязновато-бурая коробка с игрушечной колоколенкой - стояла в центре небольшого поселка: станционное здание, кузница, две лавчонки да полдюжины домиков. Однако на изъезженной улице и под навесом за церковью стояло не менее тридцати повозок: человек семьдесят по меньшей мере съехались поглазеть на нового пастора; они стояли полукругом, и только любопытные глаза их виднелись в щелочках между заиндевелыми кашне и меховыми козырьками шапок.
- Боюсь до смерти! - пробормотал Фрэнк, шагая рядом с Элмером по единственной улочке, ведущей от станции. Зато Элмера так и распирало от прилива сил, бодрости, уверенности в себе.
Собственная церковь! Небольшая, правда, но какая-то такая… особенная, непохожая на обычные сельские молельни… И колоколенка очень славная… не то, что все эти сараи, без всяких колоколен! А вот и его паства ждет у входа… Внимательные взгляды летят ему навстречу, наполняя его горделивым чувством…
Он распахнул пальто и, откинув полу, величаво подбоченился левой рукой, чтобы всем был виден его черный костюм, купленный этим летом для церемонии посвящения, и элегантный белый кант в вырезе жилета (более позднее приобретение).
Краснолицый, усатый мужчина отделился от толпы и вразвалочку зашагал им навстречу.
- Брат Гентри и брат Шаллард - так? Я Барни Бейнс, церковный староста. Рад вас видеть. Да поддержит вас господь в ваших молитвах. У нас уж довольно давно нет проповедника, так что все порядком изголодались по духовной пище и слову божьему. Ну, поскольку вы оба из Мизпаха, то, видимо, можно не волноваться: открытого причастия, конечно, не признаете!
- Видите ли, что касается меня, - заволновался было Фрэнк, но Элмер больно толкнул его локтем в бок, и Фрэнк замолчал на полуслове. А Элмер Гентри умильно запел:
- Рад познакомиться, брат Бейнс! О да, во всем, что касается обряда крещения, а также закрытого причастия, на нас с братом Шаллардом можно положиться смело. Надеемся, вы будете молиться за нас, брат, дабы святой дух осенил нас сегодня в нашем деле, дабы все братья наши возрадовались великому пробуждению и обильной жатве!
Брат Гентри стал здороваться с прихожанами, а церковный староста Бейнс и прочие праведники, слышавшие слова Элмера, перешептывались:
- Паренек еще молодой, но, видно, с понятием. Будь уверен, проповедь услышим что надо! А вот брат Шаллард вроде бы подкачал. На вид малый ничего, да, кажется, туповат. Стоит, молчит, как пень. Ну, да ладно, ребятишек учить в воскресной школе и этот сойдет…
Брат Гентри пожимал руку каждому - никого не пропустил. То ли посвящение в сан подействовало на него столь благодатно, а может, сыграло свою роль и лето, когда приходилось таскаться из одной церкви в другую, но только сейчас он приветствовал свою паству так внушительно и задушевно, что ему мог бы позавидовать любой агент по продаже швейных машин. Он пожимал руки крепко и энергично; он смотрел в глаза пожилых сестер с таким видом, словно готов был одарить каждую безгрешным поцелуем, он отпускал весьма уместные замечания о погоде и даже по счастливому случаю, а быть может, и по вдохновению свыше, здороваясь с самым отчаянным ханжой во всей округе, именно ему, а не кому-нибудь другому процитировал великолепное изречение из пророка Малахии [51].
Шествуя к кафедре во главе своей паствы, он ликовал:
"Ну, готово, они уже у меня в руках! Да, уж я-то умею расшевелить такую деревенщину - не то что краснобаи вроде Фрэнка или Карпа. Бубнят, бубнят одно и то же - и ни с места… И что это я на прошлой неделе так пал духом и… это… поддался плотским вожделениям? Кафедра - вот где мое место!"
Перед ним на твердых, длинных скамьях разместились прихожане; их лохматые головы выделялись на фоне коричневых стен и двойных, крашенных под дуб сосновых дверей. Церковь полнехонька - вот славно! Сзади, ближе к выходу, стоят, переминаясь с ноги на ногу, молодые люди в бледно-голубых галстуках и с небритыми подбородками.
Упиваясь своей властью над ними, он запел первый куплет гимна "Церковь в лесной глуши". Все подхватили.
Темой проповеди он выбрал стих из Притчей Соломоновых: "Ненависть возбуждает раздоры, но любовь покрывает все грехи".
Элмер ухватился могучими руками за край кафедры, грозно взглянул на свою паству… Передумал: решил, что лучше принять благосклонный вид. И наконец разразился:
- Я часто думаю: многие ли из нас в шуме и сутолоке повседневной жизни помнят о том, что всем лучшим и возвышенным в жизни мы обязаны отнюдь не вашей энергии, не усердию, ни даже сильной воле, но любви? Что есть любовь, святая любовь, которой… это… которой великий песнопевец учит нас в притчах своих? Любовь - это радуга, что приходит на смену грозовым тучам. Любовь - это утренняя звезда, но она же и звезда вечерняя, ибо эти звезды, как все вы, без сомнения, прекрасно знаете, ярчайшие из всех известных нам звезд. Любовь сияет над колыбелью младенца, а когда жизнь - увы! - отлетела, чтобы никогда уже не вернуться вновь, любовь все еще витает над безмолвной могилой. Что вдохновляет всех великих людей, будь то священник, или патриот, или крупнейший бизнесмен? Что, братья? Что, как не любовь? О, она наполняет мир музыкой, священной музыкой, подобной той, которой мы с вами только что наслаждались вместе. Ибо что есть музыка? Что она, друзья мои? Да - что такое музыка, скажите, если не голос любви?
Затем он объяснил, что ненависть есть чувство низменное.
Однако в виде поблажки наиболее твердокаменным и ревностным из церковных старост, восседающим в первом ряду, он все-таки разрешил ненавидеть католиков, всех, кто не верит в ад и крещение по баптистскому обряду, а также всех богатых поставщиков, что предаются разврату средь лживых улыбок распутных женщин - разодетых в шелка, женщин с рубиновыми кубками губительного вина в унизанных перстнями пальцах.