Смешанный хор в длинных одеяниях и четырехугольных шапочках запел: "Соберемся ли мы у реки…" После этого на второй площадке появился стройный молодой человек, красивый, даже слишком красивый, с чересчур капризным изгибом губ, в жилете и воротничке священника и начал читать "Деяния". Элмер, пожалуй, впервые слышал, как читает англичанин, выпускник Оксфорда.
"Скажите, какой неженка! Нет, это слабая работа. Юбок слишком много, а эффекта мало. Нет, евангелие прежде всего. По старинке. Клиент косяком идет", - насмешливо думал Элмер.
Наступила пауза. Все ждали, и всем было чуточку не по себе. Взоры собравшихся были устремлены к верхней площадке. И вдруг у Элмера перехватило дыхание: откуда-то из-за площадки медленно, протянув к толпе прекрасные руки, вышла святая. Она была молода, Шэрон Фолконер, лет тридцати, не более; статная, стройная, высокая; продолговатое, худощавое лицо, черные глаза и роскошные черные волосы - все в ней дышало страстью, экстазом. Рукава ее прямого белого одеяния, схваченного рубиновым бархатным поясом, были с разрезами; они упали, открывая ее призывно простертые руки.
- Боже! - молитвенно прошептал Элмер Гентри… С этой секунды его безалаберное существование обрело смысл и цель. Он должен обладать Шэрон Фолконер.
Голос у нее был теплый, чуть хриплый, поразительно богатый оттенками.
- О, дорогие, дорогие мои! Я не стану поучать вас сегодня, - все мы так устали от назойливых проповедей о том, что надо быть добрыми и хорошими! Не стану я говорить вам и о том, что вы грешники, ибо кто из нас не грешен? Не буду толковать писание. Нам всем давно наскучили усталые старички, гнусавыми голосами объясняющие нам библию! Нет! Мы вместе найдем золотые письмена, начертанные в наших собственных сердцах. Давайте вместе петь, вместе смеяться, вместе радоваться, подобно журчащим апрельским ручейкам, сливающимся воедино, радоваться тому, что в нас живет истинный дух вековечного спасителя Иисуса Христа!
Элмер не сумел бы повторить отдельные слова и не вникал в их смысл - да и никто, кажется, не вникал. Он упивался ее голосом, как чарующей музыкой: а когда она сбежала вниз по витой, усыпанной цветами лестнице на нижнюю площадку и простерла руки, призывая людей обрести мир во спасении, он еле сдержался, чтобы не двинуться вперед вместе с вновь обращенными и не преклонить колена в исступленной толпе, под ее благословляющими руками.
Но то не был мистический экстаз. Он смотрел на происходящее глазами критика, растроганного пьесой, но не забывающего, что надо сегодня же сдать в газету свою рецензию.
"Вот оно - то, что я искал! Вот где я мог бы достигнуть славы. Англичанина заткнуть за пояс - пара пустяков. А Шэрон… Ах, что за прелесть!"
Она приближалась, проходя вдоль ряда обращенных или почти обращенных, касаясь ослепительными руками склоненных голов. Он затрепетал оттого, что чувствовал ее так близко. Она поравнялась с ним и спросила своим волнующим голосом:
- Брат, вы не хотите обрести счастье во Иисусе?
И он не склонился ниже, как другие, не зарыдал, а, с вызовом взглянув ей прямо в глаза, стараясь удержать ее взгляд, задорно сказал:
- Я счастлив уж тем, что слышал вашу чудесную проповедь, сестра Фолконер!
Она пристально взглянула на него и мгновенно, с непроницаемым лицом прошла дальше.
У него было такое чувство, будто он получил пощечину. "Ну ничего, я ей еще покажу!"
Пока толпа расходилась, он постоял в сторонке. Заговорил с деловитым молодым англичанином, который читал из "Деяний", - Сесилем Эйлстоном, правой рукой Шэрон.
- Ужасно рад, что попал сюда сегодня, брат! - начал Элмер. - Я, между прочим,- сам баптистский священник. Какая щедрая жатва! И как вы вдохновенно читали!
Сесиль Эйлстон одним быстрым взглядом окинул клетчатый костюм Элмера, его пестрый жилет.
- М-м… В самом деле? Рад слышать! Очень любезно с вашей стороны… Виноват…
Расположение Элмера к Эйлстону не возросло от того, что англичанин покинул его лишь затем, чтобы подойти к скромнейшей, незаметнейшей старушке в ветхой соломенной шляпке с обтрепанными полями.
Элмер решил участь Сесиля Эйлстона разом: "А, ну и черт с ним! От этого малого мы отделаемся! Меня, такого человека, обдает холодом, и тут же рассыпается бисером перед какой-то старухой, которая уж, наверное, давным-давно спаслась так прочно, что теперь ее и целой цистерной джина не обратишь в грешницу. Ну, это я тебе припомню, мой юный друг! И клетчатый костюм ему не по вкусу, а? Ну, еще бы, я же выбираю себе одежду специально, чтобы тебе понравиться! Как же иначе!"
Он ждал, надеясь, что ему удастся еще заговорить с Шэрон Фолконер. Ждали и другие. Она помахала всем рукой, подарила горделивой улыбкой, потерла глаза и жалобно попросила:
- Простите меня. Глаза слипаются от усталости. Мне надо отдохнуть! - И скрылась за великолепной, белой с золотом пирамидой.
Даже сейчас, когда она шаталась от утомления, голос ее не стал тусклым, он вибрировал от сумеречной страстности, которая покоряла Элмера больше, чем ее красота. "Никогда не видел подобной женщины, - размышлял он, шагая к себе в гостиницу. - Личико вроде худовато. Вообще-то мне больше по вкусу пухленькие. Но все-таки, ах ты черт возьми! Я мог бы влюбиться в нее, как не влюблялся никогда в жизни… Так, значит, тебе, паршивый англичанин, не понравился мой костюм? Чересчур франтоватый, так? Ничего, плевать! Кто еще имеет что-нибудь против моего костюма?"
Дремлющая вселенная безмолвствовала, и это почти умиротворило его. А в восемь утра - в Сотерсвилле был превосходный магазин готового платья, фирмы Эрбсен и Гоулдфарб - Элмер был уже в магазине, где приобрел безукоризненно строгий коричневый двубортный костюм и три богатых, но скромных галстука. Он не отставал от мистера Гоулдфарба, пока не добился того, что к половине десятого костюм был уже пригнан по его фигуре, а в десять он с важным видом расхаживал по шатру, заглядывая во все углы…
В это утро ему, по-настоящему, надо было уже двигаться дальше, в другой город.
Шэрон появилась лишь в одиннадцать, чтобы дать указания своим помощницам по работе с населением, и Элмер тем временем успел завязать знакомство с Артом Николсом, долговязым янки, в прошлом парикмахером по профессии, ныне играющем на корнете и французском рожке в инструментальном трио, с которым разъезжала Шэрон.
- Да, дело очень подходящее, - тянул Николс. - Куда выгодней, чем парикмахерская или гастрольные поездки с остановками на один день… Да, я ведь и актер тоже: играл характерные роли в бродячих труппах. Три сезона ездил с цирковой труппой Тома. Но это будет куда легче. Ни тебе парадов на улицах, ничего такого, да и добра немало делаем: спасаем души и все такое.
- И куда же вы отсюда?
- Через пять дней здесь кончаем, забираем денежки - и прощай. Подадимся в Небраску, город Линкольн. Через три дня уже начинаем там. Кочуем, как бродячие актеры, даже пульмана не дожидаемся, выедем отсюда некупированным в одиннадцать вечера, а к часу ночи уже будем в Линкольне.
- Так, стало быть, снимаетесь в воскресенье вечером. Интересно, и я еду тем же поездом. И тоже в Линкольн.
- Что же, приходите послушать. Я на первом собрании всегда играю на корнете "Иерусалим златой". Действует - железно. Наши тут думают, будто это на трепотне все держится, - на красивые слова, мол, грешник идет, - но вы, не верьте. Это все музыка. Да я один со своим корнетом больше нераскаянных грешников доведу до слез, чем десяток самых классных проповедников, вместе взятых!
- Верю, Арт… Видишь, какое дело… Я ведь сам тоже пастор, коммерсантом стал временно, пока подбираю себе новое место. (У Арта стало такое выражение лица, как у человека, который собирается отказать в ответ на просьбу дать денег взаймы.) И все же не верю я всей этой болтовне, будто человеку и повеселиться никогда нельзя. Недаром апостол Павел сказал: "Выпейте немного вина, ибо это полезно для здоровья". Правда, Сотерсвилл - "сухой" город, но я до субботы еще думаю побывать в одном "мокром". Так что ты скажешь, если я объявлюсь здесь с пинтой виски в кармане? А?