- Безусловно, нет!
- А по части того… просвещенного критиканства?
- Да нет, что вы.
- Охоту уважаете?
- Я… гм… по правде сказать, да!
Вот это славно! Ну, рад, что вы будете с нами, брат. Жаль, я сейчас занят. Да, вот что: мы с моей старушкой ждем вас сегодня к ужину, в половине седьмого. Всего доброго!
Улыбка и рукопожатие Бенема были достаточно любезны, но вместе с тем недвусмысленно давали понять, что аудиенция окончена, и Элмер вышел в ярости, близкой к отчаянию… До чего он докатился! Снисхождение сельского лавочника после триумфов с Шэрон!
Шагая к дому вдовы Кларк - дорогу ему указал какой-то зевака, - он уже ненавидел эту жалкую деревушку, ненавидел курятники во дворах, всклокоченные газончики, старые скрипучие телеги, проезжающие мимо, женщин с мокрыми и красными руками, женщин в засаленных фартуках - женщин, при виде которых даже воспоминание о его собственных любовных радостях было омерзительным, ненавидел деревенских увальней с тупым взглядом, отвислой челюстью и внезапными взрывами дурацкого хохота.
Так низко пасть! И это в тридцать два года! Неудачник!
Пока он стоял и ждал на крылечке белого, квадратного, безликого дома вдовы Кларк, ему хотелось броситься назад, на станцию, вскочить в первый же поезд и уехать куда угодно! В эту минуту он уже решил вернуться к сельскохозяйственному инвентарю, к унылой, одинокой, но свободной жизни коммивояжера. Но тут дверь отворилась, и он увидал на пороге резвую девочку-подростка лет четырнадцати или пятнадцати, всю в кудряшках.
- А-а, это преподобный Гентри! - нараспев проговорила она. - Ой, а я-то заставила вас ждать! Простите, пожалуйста! Мама ужас как жалела, что не может встретить вас сама, да, ей пришлось уйти к кузине Этте. Кузина Этта разбила себе ногу! Входите же, пожалуйста! Вот не думала, что у нас теперь будет молодой пастор!
Она была прелестна в своем невинном оживлении.
В квадратном холле с его хромолитографиями, изображающими эпизоды гражданской войны, было какое-то своеобразное модно-провинциальное благородство.
Девочка - это была Джейн Кларк - проводила Элмера в его комнату. Она вприпрыжку взбежала по лестнице, над грубыми башмаками мелькали ее лодыжки, и Элмера вдруг молниеносно пронзило знакомое ощущение, более сложное, чем стратегия целой войны, и означавшее, что этой девочки он будет домогаться. Но так же неожиданно, почти с тоской ощутил он снова усталую тягу к покою и чистоте и одернул себя:
"Нет! Не смей! Хватит! Оставь ребенка в покое. Веди себя пристойно. Боже, помоги мне стать порядочным и приличным человеком!"
Борьба победоносно завершилась в те полминуты, что он поднимался по лестнице, и он смог, как ни в чем не бывало, пожать ей руку и небрежно сказать:
- Очень рад, что вы так встретили меня, сестра. Надеюсь принести благословение этому дому!
Сейчас он уже чувствовал себя как дома: отрадно, покойно. Комната оказалась уютной: ярко-красный ковер, печь, сверкающая полированным никелем, и в эркере - глубокое кресло. На кровати с пологом - стеганое лоскутное одеяло, на подушках - накидки с вышитыми ягнятами, кроликами и изречением: "Бог да благословит наш сон!".
- Ничего, подходяще. По-домашнему. Не то что эти проклятые отели, - размышлял он,
Он был снова готов завоевывать Банджо-Кроссинг, завоевывать методистскую церковь. И, когда прибыли его чемоданы и сумки, он даже не стал распаковывать их, решив сначала отправиться осматривать свои владения.
Банджо-Кроссинг был очень невелик, однако найти ключ от Первой методистской церкви оказалось проблемой, достойной сыщиков Скотленд-Ярда.
Сапожник, брат Фритчер, передал ключ сестре Андерсон, из Общества содействия женщинам, та отдала его уборщице миссис Пришетски, которая одолжила его Пусси Бирнс, председателю Эпвортской Лиги [141], а та, в свою очередь, дала его сестре Фритчер, супруге брата Фритчера, так что Элмер в конце концов получил его в доме по соседству с той самой сапожной мастерской, откуда и начались его докучные поиски.
Все они - брат Фритчер и сестра Фритчер, сестра Пришетски и сестра Бирнс, сестра Андерсон и большинство прохожих, у которых он спрашивал по дороге, как и куда пройти, - задавали ему одни и те же вопросы: "Вы новый методистский пастор?", "Женаты, нет?", "Только приехали?", "Из города, говорят? Рады, наверное, что выбрались оттуда?"
От церкви он не ожидал ничего хорошего. Еще не видя ее - она была скрыта от него зданием школы, - он был уверен, что это какая-нибудь уродливая коричневая громадина с бревенчатыми подпорками.
Он был приятно изумлен - он был горд, как достойный гражданин, избранный мэром, когда подошел поближе и увидел симпатичную маленькую церковку, крытую серой дранкой, увенчанную скромным шпилем и обрамленную подстриженными газонами и цветочными грядками. Радостно возбужденный, вступил он внутрь, и навстречу ему повеяло затхлым могильным запахом, свойственным всем пустым церквам.
Внутри было тоже очень мило. На первый взгляд здесь могли поместиться человек триста. Светло-желтые скамьи казались чересчур яркими, но стены были окрашены в мягкий кремовый цвет, а у алтаря под изящной белой аркой стояла красивая белая кафедра и скромно задрапированный клирос.
Элмер продолжал исследовать свои владения. Просторное помещение для воскресной школы, подвальный этаж, заставленный столами, кухонька. Все уютное, обжитое, во всем обещание дальнейшего роста.
Вернувшись в главный церковный зал, он заметил красивый витраж. Сквозь чистые стекла окон ему приветливо кивали клены…
Он обошел здание кругом, и внезапно его охватило мистически-гордое, пьянящее чувство собственника. Это все - его, это принадлежит ему и уже поэтому прекрасно! Как ласкает глаз мягкий серый тон кровли! Какой изящный шпиль! Что за великолепный клен! А какая прелесть эта цементированная дорожка! И превосходная новая урна! Как красива доска для объявлений - и на ней вскоре засияет его собственное имя! Его владение, которым он волен распорядиться как ему угодно! И - уж будьте уверены - он совершит здесь прекрасные дела, большие дела, вдохновенные! Теперь, когда он вновь обрел цель жизни, он уже ни за что не даст увлечь себя низменным страстям - гордыне, любовным приключениям… Его собственность!
Он снова вошел в церковь, величаво опустился по очереди в каждое из трех кресел перед алтарем, которые, как он думал в детстве, были предназначены для святой троицы. Затем он встал и, опершись руками о кафедру, прогудел, обращаясь к почтительно внимающей толпе молящихся (Ого! А сколько стоят в проходах!):
- Братья мои!
Он переживал такой подъем, какого не испытывал со времен Шэрон.
Он начнет сызнова - он уже начал, клялся он себе. Довольно лжи, обмана, хвастовства! Этот городок, быть может, и скучноват, но он, Элмер, оживит его, возродит к новой жизни, вдохнет в него свою душу! Да, так будет! Жизнь распахнулась перед ним - чистая, радостная, зовущая на высокий подвиг, достойный рыцаря христианства. О да, когда-нибудь он станет епископом, но даже и это пустяк в сравнении с той победой, что он одержал над низменными сторонами собственной натуры.
Он опустился на колени и, смиренно, умоляюще раскинув руки, стал молиться:
- Господи боже, ты, что снизошел ко мне, недостойному, распахнув предо мною врата царства твоего, ты, что открыл мне в эту минуту вечную радость праведной жизни, помоги мне остаться цельным и чистым и да пребудет во всем воля твоя. Аминь.
Он стоял у кафедры со слезами на глазах, так сильно сжимая мясистыми пальцами кожаный переплет огромной библии, что тот треснул.
Дверь в дальнем конце зала отворилась, и на пороге в лучах июньского солнца возникло видение…