Фридолин улыбался и отвечал Сибилле и ее птичке, извлекая из шарманки такие же звуки.
Внезапно Сибилла перестала бояться Фридолина. Она уже забыла, как вчера от него пряталась. В этот момент она поняла кое–что важное. Она еще не знала имени этого певца, она вообще ничего о нем не знала. Но она уже знала: он настоящий. Он такой же настоящий, как та невидимая жизнь, что наполняет ее душу.
ГЛАВА 4. О ПЕСНЕ ФРИДОЛИНА И О БЕЗОБРАЗНОМ ПОВЕДЕНИИ ГАУНИ, КОТОРОЕ СНАЧАЛА СИЛЬНО ОГОРЧИЛО ФРИДОЛИНА, А ПОТОМ НЕОЖИДАННО СОСЛУЖИЛО ЕМУ ПОЛЬЗУ
Нельзя сказать, что песни, которые Фридолин исполнял на ярмарке, были ему самому по душе. Нет, ему ближе был другой вид искусства, совсем на них не похожий. Но каждый год он пел на ярмарке песни, которые нравились служанкам, прачкам и кухаркам, брали за сердце всех тех, кого бедность погнала из дома. Оторванные от родных мест, от всего, что было им знакомо и дорого, эти девушки шли в город, чтобы заработать себе на жизнь. Они ночевали в задних комнатах, не имеющих окон, обслуживали чужих людей, которых полагалось называть господами. И никогда не оставляла их тоска по родной деревне, где им нельзя было остаться жить: ведь родительский дом доставался в наследство лишь кому–то одному, а братьев и сестер было много. С грустью вспоминали они вечера у деревенского колодца, старинные песни и обряды, которые были теперь для них потеряны навсегда.
Фридолин понимал, что заставляло этих девушек каждый год приходить на ярмарку и слушать его песни. Он пел им о других девушках, о других судьбах. Вы не одиноки, всегда жили на свете бедные девушки. Я расскажу вам об этом на вашем языке, напою мотив, который покажется вам знакомым. Плачьте о несчастье незнакомой девушки, чтобы никто не мог сказать, что вы плачете о собственной судьбе.
Негромко наигрывая мелодии, он привлекал к себе публику. Вокруг уже толпились горничные, кухарки, солдаты, прачки и разная прислуга из богатых домов. И дети. Очень много детей.
Звуки шарманки окутывали Сибиллу и влекли за собой, как теплые волны. Но внезапно что–то заставило ее очнуться. Это был неподвижный взгляд Фридолина, застывший над толпой. Ко всему он был безучастен. И даже когда рядом глухо застучал барабан, и мимо собравшихся прошествовал танцующий медведь со своим хозяином, Фридолин все так и смотрел вдаль. Так смотрят слепые.
«Мне кажется, он слепой», прошептала Сибилла, и у нее сжалось сердце.
«Ну и что же», безразлично откликнулся Гауни.«Остальные тоже слепые. Только он, кажется, еще и немой». И сразу же закричал: «Эй, старик! Хватит там пиликать!» Столпившиеся повернули головы в его сторону, многие закивали. «Пой же наконец!» раздалось из толпы.
Шумная процессия с медведем уходила все дальше. Уже не слышно было, как громыхает при каждом движении цепь, свисающая с толстого кольца в медвежьем носу. Стихли удары барабана и перезвон бубнов.
Звуки шарманки набирали силу, становились ясней. И вот раздался голос Фридолина: «Я спою вам сегодня новую балладу. Ее еще никто не слышал. Это печальная история о разбойнике и его невесте».
Под одобрительные возгласы он начал свою песнь. При этом он указал рукой на первую из своих картинок, заранее прикрепленных к стволу старого каштана. Его громкий, чистый голос вызывал в Сибилле удивление и сострадание одновременно. Только бы он не был слепым, все время думала она. Но вот все исчезло перед ее глазами, и только звучал голос Фридолина. Он пел о том, что однажды в глубокой долине, где бежит быстрый горный ручей, сидела на камне девушка, пригожая лицом — кровь с молоком. И была она мила разбойнику.
Одной рукой Фридолин крутил ручку шарманки, а другой осторожно вел по стволу каштана, отсчитывая картинки. На первой из них были изображены в темных тонах долина, бурлящий ручей и девушка. Лицо ее выражало тоску и печаль.
Сибилла слушала слова песни, смотрела на картинки, нарисованные Фридолином. Она видела в своей жизни картины намного лучше. Однако было во всем этом что–то трогательное. Но что именно? Был ли это голос Фридолина или это была шарманка? Или же напряженное ожидание собравшимися продолжения песни? А может быть, это просто сам Фридолин производил на Сибиллу столь сильное впечатление?
Ее первоначальное сострадание к слепому певцу переросло в удивление. А по мере того как Фридолин пел, ее охватывало чувство, которое она испытывала всякий раз перед тем, как взлететь: она становилась совсем легкой, весь страх пропадал, она парила, она летела. Нет, на сей раз она не летела. Или же все–таки… она не знала точно. Одно было ясно: она не стояла больше под каштаном. Она присела на берегу ручья рядом с печальной девушкой, она слышала ее вздохи. Слышала, как шумит ручей и видела на берегу цветы — большие желтые кувшинки, и некоторые из них росли так близко к воде, что волны накатывали на них и шевелили их. Пахло лесом, было тепло.