Голос Фридолина пробивался в ее сознание словно сквозь некую завесу. Но это был уже не Фридолин. Глубокий мужской голос, который казался ей совершенно незнакомым, звучал где–то близко.
Внезапно затрещали ветки, и из зарослей с шумом выбрался к ручью незнакомец. Глаза его сверкали. Оборванный, вооруженный до зубов, он двигался быстро и уверенно. Твердым шагом он направился к девушке.
Сибилла испугалась. Кто этот человек? Чего он хочет от девушки? Ей и без того плохо. А она сама? Может быть, он и ее уже заметил? Сибилла попыталась потихоньку спрятаться за куст. Оборванец смотрел прямо на нее… Тогда она замерла без движения. Казалось, он ее не видит, а смотрит сквозь нее как сквозь стекло.
И он запел. Наверное, это пел не он, а почти слепой Фридолин, но Сибилла уже не могла этого различить. Это были очень печальные слова. Ему пора было возвращаться в разбойничьи пещеры, и пришла пора расстаться.
Красивая девушка бросилась к разбойнику и громко зарыдала. Сибилла чувствовала, что ее глаза тоже наполняются слезами. Она слышала вокруг себя всхлипывания и вздохи. Неужели другие тоже, как и она, побывали в долине, где разыгралась баллада Фридолина?
Словно из глубоких вод вынырнул взгляд Сибиллы и вернулся на ярмарочную площадь. Она стояла рядом со служанками и прачками, с толстыми кухарками, от которых пахло луком. Все были очень расстроены и сочувствовали бедной девушке.
«…Случилось так, что нам пора расстаться», повторил Фридолин. Теперь это был без сомнения его голос.
Вдруг сквозь установившуюся тишину резким диссонансом прозвучал мужской голос. Сибилла увидела пожилого господина, который с умным видом склонился к своей даме и презрительно произнес: «Такие песни в здешних краях имеют название<моритат>. Это песни для простолюдинов. Идем, дорогая. Это оскорбляет уши».
И с этими словами он и его дама прошествовали мимо Фридолина. Пышно присборенные юбки дамы шуршали при каждом шаге и касались мостовой.
Голос Фридолина, как прохладная рука, успокоил Сибиллу, погасил вспыхнувшую в душе досаду, и Сибилла снова оказалась в глубокой долине, где обвешанный оружием оборванец надевал на палец своей любимой кольцо. И если кто–нибудь спросит теперь, откуда это кольцо, она скажет: его носил разбойник, который загубил много людей, и больше всего на свете любил меня.
Тут раздался смех.
Какой–то мальчишка взобрался, хихикая, на ствол каштана и снял картинки с гвоздя. Покривлялся немного, изображая Фридолина, потом сполз по стволу вниз и скрылся из виду вместе с целым рулоном картинок.
Ничего не подозревая, Фридолин показывал на голый ствол, туда, где должны были висеть, и до сего момента еще висели его картинки. Служанки больше не плакали. Им понравилась такая перемена событий. Смеяться ли, плакать ли — не все ли равно? Главное, отвлечься от беспросветных будней!
Фридолин заметил, что собравшиеся его больше не слушают. Он слышал, как посмеивались служанки, как разбегались в стороны дети. Он не понимал, что случилось. Тогда он решил подождать, пока внимание слушателей снова вернется к нему, и спокойно крутил свою шарманку.
Перед глазами Сибиллы все еще проплывала картина: горная долина, и двое людей прощаются друг с другом.
Наконец до нее дошло, что она видит перед собой широкую черную полосу, сверху донизу перечеркнувшую все до единой картинки. И только через несколько секунд она разглядела в черной полосе толстый ствол старого каштана. Фридолин беспомощно указывал на него и пытался спеть следующие строфы, но его заглушал громкий смех. Его правая рука крутила ручку шарманки так устало, что вместо мягкой мелодии оттуда вырывались только жалобные свистки и завывание. Короче, примерно то, что раздается с крыш в марте, когда кошки справляют свои свадьбы.
«Почему вы смеетесь…» голос Фридолина звучал неуверенно. Случайным движением он извлек из своего инструмента продолжительный вой, который привел собравшихся в буйный восторг.
Растерянно искал он свои картинки, водя рукой по стволу каштана. Он хотел снять их и уйти. Казалось, это единственное, что ему оставалось делать в данный момент. Униженно уйти. Он ощупывал ствол, пока не дотянулся до гвоздя. Тут он понял, что кто–то унес его картинки, и что он все время показывал на черную кору дерева.