Смеясь, расходилась довольная толпа, одинаково готовая к слезам и к смеху. Никто уже не обращал внимания на старого человека, который молча присел возле каштана. Спутанные седые волосы упали на лоб над его незрячими глазами. В шляпе, лежащей рядом, светлели две медных монеты.
Фридолин сидел, погруженный в себя, пытаясь постичь то, что произошло. Он не видел смысла в похищении своих картинок. Возможно, он отнесся бы к этому вполне доброжелательно, объясни ему кто–нибудь, что это сделал мальчишка, просто так, из озорства. Может быть, он напомнил бы ему Эльморка и его легче было бы понять и простить?
Он все сидел, прислонившись к стволу, устремив застывший взгляд прямо перед собой. Он поглаживал свою старую шарманку, как больного зверька. Как будто это не его посрамили, а ее.
Перед Фридолином стояла маленькая девочка и смотрела на него.
Это была Сибилла. Она не ушла вместе с другими. Гайни исчез. Гауни носился с какими–то мальчишками. Он лупил их по головам рулоном картинок, который незадолго до этого снял с каштана.
Интересно, он для этого его и украл? Совсем нет. Потасовка с чужими мальчишками началась уже после.
Тогда зачем же?
Гауни ни на минуту не задумывался над этим. Может быть, он только хотел посмотреть, что из этого получится? Но он не мог видеть, что случилось дальше, потому что убежал вместе с картинками. Может быть, он украл картинки, чтобы обратить на себя всеобщее внимание?
Может быть, и для этого.
И что он имел в результате? Ничего. Гауни взглянул на картинки. После использования в качестве оружия они были измяты и поломаны. Он швырнул их в ближайшую придорожную канаву. Инцидент был исчерпан.
Сибилла поднесла к губам глиняную птичку и подула: «Ку–ку!»
Фридолин поднял голову. Он сказал:«Ты не ушла с другими?» И было не совсем ясно, к кому он обращался: к Сибилле или к глиняной птичке. Наверное, это было не так уж важно.
«Меня зовут Сибилла», сказала она.
«Красивое имя», спокойно ответил Фридолин и кивнул:«Меня зовут Фридолин».
«Это тоже красивое имя». В подтверждение сказанного Сибилла посвистела в свою птичку.
Фридолин внимательно слушал, потом осторожно повернул ручку шарманки. И тогда раздались два тихих звука, точно таких же, как птичкино «ку–ку». Сибилла опять посвистела, и Фридолин ответил ей на шарманке.
Оба инструмента — один из глины, другой — из металла, добытого из вулканической грязи, имели одинаково мягкое звучание.
Сибилла сказала:«Тебе нужно нарисовать новые картинки, Фридолин».
Фридолин молчал.
Тогда Сибилла сбегала домой и принесла свой блокнот для рисования, ящик с красками, кисти.
«Нарисуй другие картинки, Фридолин», попросила она, «И все опять будет хорошо». Она уселась рядом с ним на мостовую, вложила ему в руку кисть, поставила рядом чашку с водой и раскрыла блокнот. Она была настойчива, требовательна.
«Вряд ли я еще могу рисовать», Фридолин провел рукой по лбу, «видишь ли, Сибилла, мои глаза стали в последнее время совсем плохи».
«Попробуй», попросила Сибилла,«ты совсем ничего не видишь?»
«Кое–что я еще вижу».
«Тогда рисуй то, что ты видишь. Я тоже всегда рисую то, что вижу. Что вижу перед собой или внутри себя».
Белая бумага блестела на ярком солнце, слепила Фридолину глаза. Он чувствовал в своей руке кисть, вдыхал запах краски. Каждая краска была для него не просто краской, она становилась уже частью картины, рождающейся в воображении. Красная выглядела как голубая, зеленая становилась в его больных глазах туманно–серой. Коричневая сливалась у него с черной. И только белизна бумаги была неизменной. Она ждала красок. Он взял краску наугад.
Одним непрерывным движением, в котором было что–то торжественное, он медленно провел кистью через весь белый лист.
Рядом пролегла линия другого цвета, потом еще одна. Капли краски срывались с кисти, разбивались, разбрызгивая вокруг себя тоненькие лучики на незакрашенные места.
Фридолин думал обо всем, что жило в его душе. Он вовсе не намеревался повторить утерянные картинки. Для этого его глаза уже не годились, да и краски с бумагой тоже. Он думал о прекрасном, чтобы рисовать прекрасное.
И под его кистью возникали сложные разноцветные линии. Они пробегали рядом друг с другом, пересекались, а из растекшихся капель разрастались большие, на удивление пестрые пятна. Это были необыкновенные картины, каких Сибилла еще никогда не видела, хотя была знакома со многими знаменитыми собраниями живописи. Она видела их в книгах отца и в музее.