Потом старая цыганка быстро соорудила на берегу невысокую печь, вроде тех, что бывают у горшечников. «Через несколько дней будет готова. В ней можно обжигать все, что вылеплено».
Фридолин начал работать. Он был задумчив и нетороплив. Медленными движениями размягчал он серую глину, делая ее пригодной для лепки. А перед его внутренним взором стоял знакомый черный лес, обступивший со всех сторон избушку и вершину вулкана. Он видел гнома Эльморка, деловито снующего между кратерами, забрызганного грязью с головы до ног и хихикающего от удовольствия.
И снова Фридолин ощутил то различие, что разделяло их с Эльморком:
Эльморк ненавидел, он любил.
Эльморк желал смерти всему живому, он — жизни.
Эльморк копался в грязи, Фридолин, почти слепой, лепил из нее прекрасные скульптуры, и пальцы заменяли ему глаза.
И так же ясно ощущал Фридолин, что они едины. И это единство простиралось от глубин подземного мира, мира Эльморка, до звезд, столь близких Фридолину.
С этой мыслью он начал лепить. Под его замечательными пальцами рождались одна за другой страные фигуры: скульптурные портреты его брата Эльморка.
Вот он изображен сидящим, вот орудует своей дубиной в кратере вулкана, а вот и вулканы: высокие узкие трубки и широкие низкие сковородки. Вот он уткнулся в грязь: наверное, у него непрятности. А вот барахтается в грязи, бьет руками и ногами, смеется, радуется.
Долго работал Фридолин. Он лепил Эльморка спящим или беснующимся. Или умиротворенным и счастливым, как в те летние вечера, когда он слушал шарманку. Или смачно уплетающим пол–окорока косули.
Фридолин не заметил, как собрались ученики, встали вокруг и как они смотрели на него: с восхищением и с некоторым испугом. Он не знал, что в его потухших глазах поселился свет, который разгорался во время работы и вспыхивал фиолетовыми искрами.
Когда на небе появились звезды, он закончил свою работу. Берег был уставлен всевозможными изображениями гнома Эльморка.
Откуда–то слышалась шарманка. Один из учеников захватил ее из мастерской и теперь наигрывал на ней.
Фридолин стоял на берегу, рядом с одной из скульптур. Он поднял к небу лицо и устремил взгляд к звездам. Он был счастлив. Он видел.
На другой день появилась Сибилла, отдохнувшая и свежая, как само утро. И сразу увидела изображения Эльморка.
«Зачем ты его вылепил! Убери его, Фридолин, убери!» И она прижала к глазам кулачки.
Фридолин мягко разжал ее ладони.
«Нужно смотреть опасности в лицо, тогда ее легче встретить», сказал он ей. «Посмотри на Эльморка, Сибилла. Такой, каким ты его здесь видишь, он не причинит тебе вреда. И через некоторое время ты заметишь, что думаешь о нем уже иначе».
Сибилла послушно присела возле маленьких вулканов рядом с приветливым глиняным гномом. Она долго рассматривала его. Проходили часы, и она чувствовала, как уходит страх и уступает место состраданию.
Иногда она поднимала глаза и смотрела, что делается вокруг.
Поблизости собрались ученики и обсуждали одну из работ. Другие молча и сосредоточенно лепили. Кто–то мял глину, чтобы сделать ее пластичной и податливой.
Фридолин тоже работал. Под его руками вырастала узкая колонна, и глаза его открывались все шире и шире, по мере того как она росла. Причудливые растения обвивали ее, поднимаясь вместе с ней вверх. Странные фигуры оживали на ее поверхности.
Он не заметил того, что пришел вечер, а потом ночь, что он остался на берегу один. Не заметил, как на следующий день пришли и ушли ученики. Он работал без перерыва. Через несколько дней колонна достигла невероятной высоты. Никто не понимал, как Фридолину удавалось работать на такой высоте без лесов. Только Сибилла догадывалась, что он — знающий и думающий — умеет летать, так же как и она. Нет: лучше, легче, выше, чем она.
Колонна каждый день, казалось, близилась к завершению, но все не кончалась. Узким основанием вырастала она из земли, постепенно расширялась, затем снова стягивалась, будто дышала: вдох, выдох.
Наконец Фридолин оторвался от нее и спустился на берег. Его ученики, Сибилла, Пипа Рупа и много–много детей из Маленького города молча обступили колонну и замерли, пораженные волшебной силой, исходящей от нее. Будто время остановилось на миг.
А потом к колонне подошла Пипа Рупа, и все отступили назад. Было в ней нечто такое, что каждого подчиняло ее чарам.
По лицу старой цыганки словно пробежал отблеск пылающего огня. И сменился выражением тоски, потом жажды, разочарования, мольбы, триумфа и, наконец. блаженства. Никто не понимал, откуда взялась музыка, внезапно охватившая колонну и бросившая старую цыганку в дрожь. Может быть, в этих смутных, глухих звуках слышались и слова — этого никто не мог с уверенностью сказать.