«Так куда же ты запрятал свою тайну?» спросил он еще раз.
«В сейф», ответил Гайни.
И сразу же испугался.
Ведь тайну никогда нельзя выдавать. Нельзя даже упоминать о том, что имеешь тайну!
И в тот же миг раздался звон стекла: это разбилось кухонное окно в жилище Гайни.
Мальчики в испуге вскочили и обернулись.
Разбитое стекло зияло черной дырой в окружении острых осколков, торчащих из рамы.
И в этой дыре появилось обветренное бесконечными ветрами лицо старой Пипы Рупы. Она не говорила ни слова. Только восходящее солнце отражалось в стекле оранжево–красным светом и слепило глаза. И казалось, что Пипа Рупа стоит в центре черной тысячеконечной звезды, а вокруг полыхает пламя.
Гайни поплелся домой, хотя Пипа Рупа его не звала. Он двигался так медленно, будто к его босым ногам были прикованы железные цепи со свинцовыми гирями.
А Гауни, веселый и довольный собой, вскарабкался домой по своей лестнице.
Вечером того же дня в доме на берегу реки стояла глубокая тишина.
Братья и сестры Гайни спали. Родители его до глубокой ночи сидели на полу вокруг огня, тлеющего посреди кухни.
Гайни стоял между родителями. Он замер возле огня, не отваживаясь сесть на пол. Он предал своих, рассказав что у них есть тайна. Теперь он, можно считать, выбился из шара: за это в его племени полагалось изгнание или смерть.
Пипа Рупа так и стояла у разбитого окна. Она замерла без движения, будто колонна, и наблюдала, как садится солнце, как появляются на небе, одна за другой, звезды. И когда они высыпали все, сосчитала их. Вообще–то ни один человек не может пересчитать все звезды. Но Пипа Рупа, видимо, могла. А потом раздались звуки ее голоса: она как будто разговаривала с месяцем, настойчиво спрашивала о чем–то. Может быть, она услышала что–нибудь в ответ?
Во всех углах дремали свиньи, потому что отец Гайни все еще не собрался построить для них хлев. Куры сидели на перилах, собаки расположились у входа. В саду под фруктовыми деревьями стояли лошади.
После долгого молчания Пипа Рупа, стоявшая до сих пор спиной к своей семье, сказала: «Он заступался за Сибиллу и от волнения выдал нас, не желая того. Он отбивался от Гауни. Это три причины, по которым он заслуживает прощения».
После этого Гайни сел к огню между своими родителями. Его не отвергли. Он с благодарностью посмотрел на Пипу Рупу.
Отец Гайни поднялся с места, вышел во двор и запряг лошадей. Тогда поднялась мать. Она разбудила младших детей, велела старшим, что спали на перине под открытым небом, подниматься. Двоих на месте не оказалось.
Гайни сидел у огня, наблюдал, как тот постепенно догорает, поскольку некому стало поддерживать его. Рядом с ним на полу сидела бабушка и курила свою трубку.
Пока все это происходило на первом этаже, на втором, казалось, царила полнейшая тишина. Ни единый звук не прорывался наружу. Родителей Гауни еще не было дома. Сам он сидел за большим столом, поставив на него свои локти (чего делать, вообще говоря, нельзя), подперев голову руками (что иногда разрешается) и усиленно думал (что всегда можно, и даже нужно). Только думал он, к сожалению, о том, о чем думать нельзя.
Он думал о сейфе.
О сейфе, который стоял внизу, в коридоре и столь разительно отличался от всего прочего имущества цыганской семьи. С чего им только взбрело в голову его приобрести? Как известно, такие вещи подходят скорее для банков. И в нем находилась тайна Гайни?
Во всяком случае, он это утверждал. Гауни задумался: Моя тайна — в моей голове. Если я захочу ее открыть, мне нужно о ней рассказать. Тайна Гайни — в сейфе. Что нужно сделать, чтобы ее открыть? Здесь у него в мыслях случилась заминка. Еще раз, сказал себе Гауни: моя тайна — это что–то, что я знаю. Тайна Гайни — это что–то, что есть. И есть оно в сейфе. Но если оно там есть, значит его можно оттуда взять. Вот и все!
Остается лишь выяснить, как.
Сейф можно открыть, если… если, к примеру, иметь к нему ключ. Тут Гауни громко рассмеялся. Ему, Гауни Фанглингеру нужен ключ? Даже если это ключ от сейфа?
В этот момент открылась балконная дверь, и в дом вошли усталые родители Гауни. Они выложили содержимое своих карманов на большой стол. Гауни моргнуть не успел, как для его локтей не осталось места. И это было очень кстати, иначе его отец, чего доброго, заметил бы, как неподобающе он сидит. Ведь он очень внимательно следил за соблюдением хороших манер. Но он лишь коротко спросил: «Гауни, чему ты так смеялся, когда мы вошли?»