Вся свадьба показалась Чачи каким-то страшным сном. Усадив в тарантас, ее везли через элпетский лес, вокруг шумели, пели гости. Вот обмотали ее голову шарпаном[15]. А в голове гудит… Потом ее поставили на колени перед столом. С одной стороны от нее опустилась на колени подружка, с другой — Макар. Женщина, которая одевала на невесту тарпан, начала оделять подарками сидящих за столом: кому рубаху, кому шарпан с нашмаком, кому платок… За столом сидело человек пятнадцать жениховой родии — сам старый Чужган, его жена, сыновья, снохи, дочери, зятья.
Чужганиха ради свадьбы любимого сынка крепко подвыпила. Она встала, склонила по-куриному голову набок и впилась глазами в Чачи. Видно, что-то померещилось ей с пьяных глаз, она зло закричала:
— Прочь! Прочь! Гоните прочь эту девку! Она не рада своему счастью! Не нужна мне такая!
У Чачи потемнело в глазах. Но она не обронила ни одной слезинки. Или уже выплакала все, или сердце окаменело?..
Чужганиху успокоили. Свадьба пошла своим чередом.
Перед заходом солнца молодых отвели в клеть. Закрывая дверь, савуш[16] пропел:
Макар накинул изнутри на дверь крючок. Теперь Чачи и Макар остались в клети вдвоем. Сердце у Чачи билось, как у перепуганного зайца;.. Макар снял пиджак. Чачи стояла посредине клети не зная, что делать. Макар снял с нее сывын[17], повесил на перекладину. Потом обнял, потянул в угол, к железной, покрытой новым покрывалом, кровати… Чачи рванулась, Макар обхватил се еще крепче:
— Ну, куда ты, глупая? Теперь ты моя жена. Теперь ты моя навсегда.
Макар прижал Чачи к себе. Чачи изо всех сил толкнула его. Макар отлетел в угол. Чачи прыгнула к дверям и, уже открыв дверь, оглянулась. Макар лежал неподвижно, как мертвый. Чачи подбежала к нему На его лице чернела кровь: падая, он ударился виском об угол сундука. Чачи с ужасом подумала: «Убила!»
Схватив вюргенчык, она выглянула из клети. Во дворе не было ни души, но она не решилась бежать через двор, выбралась в хлев, из хлева в огород, с огорода — на гумно и — мимо скирд к ржаному полю, а за полем — элнетская дорога. Чачи вышла на дорогу и побежала, то и дело оглядываясь назад..
10
Дав подписку земскому начальнику и становому приставу, Григорий Петрович потерял покой. В нем, ни на миг не замолкая, вели бесконечный спор два человека. Один оправдывал его поступок, другой жестоко осуждал его.
— Иначе нельзя было поступить. Ну, кому от этого польза, если бы тебя посадили в тюрьму? — говорил первый человек. — Ты остался в школе, ты имеешь возможность приносить пользу своему народу.
— Вот уж не думал, что ты способен на такую подлость, — говорил другой. — Что ни говори, гнусно ты поступил.
— Но в твоем поступке есть и положительная сторона, — продолжал первый. — Теперь становой и земский начальник будут тебе доверять. А зачем говорить им правду? Сочинишь что-нибудь поскладнее — и волки сыты, и овцы целы. Может быть, это даже к лучшему, что оказали «доверие» тебе: ведь они могли найти на твое место настоящего доносчика.
— А с какими глазами ты встретишь теперь Василия Александровича и Егора? Или надеешься, что больше с ними никогда не увидишься?
— Ты лишь защищался, — уверял первый. — Их забрали раньше, ты тут ни при чем.
— Все равно никогда не смыть тебе этого позора!..
Словно тяжелый камень лег на сердце Григория Петровича. Когда он выходил на улицу, то ему казалось, что встречные смотрят на него с презрением: «Эх ты! Предатель!», и что даже земский начальник стал относиться к нему по-иному. Даже Тамара!..
Дня через три-четыре после разговора со становым Григорий Петрович пришел к Зверевым. Матвея Николаевича не было дома. Тамара с матерью на террасе пили чай.
Как только Григорий Петрович показался в дверях, Тамара встала из-за стола и ушла в свою комнату. Ольга Павловна Налила ему чашку чаю и, извинившись, тоже ушла.
В другое время Григорий Петрович не придал бы этому никакого значения, но сейчас он с тоской подумал: «Им противно сидеть рядом со мной».
Правда, Тамара вскоре вернулась, но последующий разговор не рассеял подозрений Григория Петровича.
— Что ты сегодня такой скучный? — спросила Тамара.
— Я всегда такой, — ответил он.
Тамара замолчала. Немного погодя она сказала, глядя в сторону:
— Извини, Гриша, мне некогда. Завтра отец с мамой собираются ехать в Казань, мне надо собрать их в дорогу…
Григорий Петрович ушел, не допив чая.
Когда он уже подходил к школе, его нагнал стражник:
— Вас вызывает пристав.
Становой пристав провел Григория Петровича в свой кабинет.
— Григорий Петрович, ты знаешь Иванова?
— Знаком.
— Бываешь у него?
— Нет.
— Вот что, Григорий Петрович, напиши-ка для нас, что он за человек.
— Но я о нем почти ничего не знаю!
— Разузнай. На это я даю тебе неделю сроку. Сходи к нему сам или пригласи к себе. Если нужны деньги на расходы, пожалуйста, говори, не стесняйся.
Последние слова станового, словно кнут, хлестнули Григория Петровича по лицу. Он не в силах был ничего сказать и лишь отрицательно покачал головой.
— Раз не надо, значит, не надо. Сочтемся в другой раз, — согласился становой. — А теперь до свидания.
Григорий Петрович вышел от пристава. Все в голове у него мешалось. По пути он зашел в кабак, купил водки. Три дня пил, не протрезвляясь…
Уже за полночь. Но Григорий Петрович не спит. Перед ним на столе недопитая бутылка. Он сидит за столом, склонив голову.
Григорий Петрович налил в чашку водки и уставился на нее мутным взглядом.
— Пей, Григорий Петрович, пей!.. Теперь вся твоя радость в водке… Эх, Гриша, Гриша, конченый ты человек!..
Григорий Петрович тяжело облокотился на стол.
В дверь тихо постучали. Григорий Петрович приподнял голову. Стук повторился. Учитель поднялся, покачиваясь, подошел к двери, непослушными пальцами отбросил крючок. Дверь распахнулась, на пороге стояла Чачи.
От неожиданности Григорий Петрович попятился.
«Начинаются галлюцинации», — подумал он.
— Григорий Петрович, спасите меня!
— Чачи, это ты? — не веря своим глазам, пробормотал Григорий Петрович.
— Я, я!
Заливаясь слезами, Чачи рассказала ему обо всем, что случилось.
— Ты хорошо рассмотрела? Может быть, он жив и только расшибся?
— Он не шевелился… и кровь…
— Кто-нибудь видел, что ты убежала? За тобой гнались?
— Гнались. На середине дороги нагнали, да я спряталась в орешнике, они не заметили, проскакали дальше. На паре лошадей гнались…
Григорий Петрович пристально поглядел на девушку, на ее распущенные волосы, спускавшиеся до пояса…
— Григорий Петрович, я домой не пойду… Они меня насильно замуж выдали… Спрячьте меня, пока не вернется Сакар…
У Григория Петровича хмель вылетел из головы. «Такая молоденькая, простая марийская девушка и не позволила надеть на себя кандалы, — думал Григорий Петрович, — а я — мужчина, интеллигент, сам поддался…»