— Сестра!
Яшаиха опомнилась, подошла и обняла дочь:
— Доченька моя! Что с тобой случилось?
Но Чачи смотрела на отца. Какие вести он принес? Что он скажет? Сумеет ли ее понять?
— Отец, хоть убей меня сейчас на этом месте, но за Макара Чужгана я не пойду!
Яшай не выдержал и заплакал. Глядя на дочь и утирая слезы, он сказал:
— Не бойся, дочка. Бог сохранил тебя от лихих злодеев. Я тебя никогда не отдам в их дом. Ведь Чужганиха — зверь, не человек.
— Злее ее в трех волостях не сыщешь, — добавил дед Левентей. — Ну, ты, дочка, спаслась, как бы теперь спасти Сакара?
Услышав это имя, Чачи вспыхнула и, не сказав ни слова, вышла из избы…
3
В это утро Григорий Петрович проснулся поздно. В голове шумело, словно после похмелья. То, что случилось ночью, казалось ему сном. Правда ли, что все так и было? Видно, правда: рядом с ним, спокойно дыша, спала Чачи. Румянец на ее лице, казалось, стал еще ярче. Длинные ресницы, алебастровой белизны лоб. Как могла такая девушка родиться в бедной марийской семье? Любуясь Чачи, Григорий Петрович терзался раскаяньем.
«Как же это я! Как не смог сдержать себя?! Теперь, конечно, следует обвенчаться», — думал он.
Немного полежав, он встал. Чачи не просыпалась. Григорий Петрович подумал о Тамаре, сердце защемило, словно его сдавили клещами. Да, Тамара очень обидела его, такая обида никогда не забывается!.. От Тамары мысли Григория Петровича перешли к ее отцу. И чем больше думал он о земском начальнике, тем больше удивлялся, зачем, для чего он ходил туда? Ведь надо было предвидеть, что родовитый помещик и сын бедного марийца не могут иметь ничего общего. Ведь и прежде слышал Григорий Петрович, как аркамбальские мужики говорили о Звереве: «Будто и не человек наш земский, совсем не жалеет народ…»
Еще в 1906 году произошел случай, который в Аркамбале помнят и сейчас.
В 1905 году случился неурожай. А что уродилось, было заражено спорыньей, или, как еще называют, рожками. Когда цветет, рожь, в пестики попадают споры грибка. Растут зерна, растет и грибок, и в конце концов покрывает все зерно. Пораженное грибком зерно изгибается наподобие бараньего рога, отсюда и название.
В хорошие годы спорыньей поражаются только редкие зерна, и тогда марийцы говорят:
— Нынче будем с хлебом — на полях мало рожков…
В 1905 году чуть ли не в каждом колосе ржи было больше половины больных зерен. Мука из зараженного зерна ядовита. От испеченного из такой муки хлеба, особенно от теплого, у человека сводит суставы.
Шеръяльские марийцы прожили осень и зиму, питаясь яровым хлебом и всем, чем придется, к весне 1906 года у них осталась лишь зараженная спорыньей рожь. Делать нечего, принялись и за нее. Люди начали болеть. Измученные голодом и болезнью, бедняки сорвали замки с дверей общинного склада, где хранился запас ржи, и распределили ее между собой. Прежде они не раз ходили к земскому начальнику, просили дозволить поделить хлеб, но он не давал разрешения. То, что они самовольно раздали хлеб, земский начальник посчитал бунтом и послал в Шеръялы волостного старшину с тем, чтобы арестовать, зачинщиков. Как ни рыскал, как ни старался старшина, но так и не нашел зачинщиков. Да и кого искать? Кто зачинщик? Зачинщик — голод! А земский начальник не желает этого понять…
— Никого не выдадим! Что нам умирать с голоду, когда на складе полно хлеба? — выкрикнул Каври.
Каври, или, как его величают по-русски, Гаврил Печников, недавно вернулся с действительной службы. Служил он на Балтийском флоте. Его знают все в округе. Хорошо известен он и аркамбальскому становому приставу.
Каври был хорошим печником, еще до армии занимался этим ремеслом. А еще он был мастер играть на гуслях. Прошлой зимой он чинил печь у Панкрата Ивановича, и лавочник поставил ему полбутылки водки. Каври выпил и, как говорится, лишь раздразнил себя. А пропить заработанные за починку деньги пожалел. Взял он свои гусли, пришел к становому и говорит:
— Разрешите сыграть вам на гуслях.
Становой пристав посмотрел на Каври исподлобья и буркнул:
— Иди, ты пьян…
Каври повернулся и пошел, наигрывая «Марсельезу». Не успел он отойти от дома станового, как его нагнали стражники, схватили и заперли в холодную. До утра Каври там померз, а утром становой вызвал его к себе и принялся ругать:
— Ишь что выдумал, мерзавец! Я тебя в Архангельскую губернию сошлю!
— За это только спасибо скажу, — ответил Каври. — Я бы — сам поехал, да денег нет. А тут бесплатно повезут.
Становой не нашелся что ответить и заорал что есть мочи:
— Убирайся к черту! Если еще раз в чем-либо замечу, берегись!
После этого случая известность Каври еще больше возросла. Когда он вступил в пререкания с волостным старшиной, шеръяльские мужики поддержали его.
— Никого не выдадим! Не хотим помирать с голоду!
В это время раздался звон колокольчиков.
— Не бойтесь, стойте все, как один! — посоветовал Каври.
На тройке подъехали земский начальник со становым приставом, следом скакали урядники и стражники.
Земский начальник и становой пристав вылезли из тарантаса, урядники и стражники окружили толпу.
Земский, усмехнувшись, посмотрел на людей:
— Ну, я думаю, мне-то вы скажете, кто у вас зачинщик?
Люди стояли молча.
— Чего молчите?! — рассвирепел Зверев. Случайно его взгляд упал на седую бороду деда Метрия. Зверев повернулся к деду. — Ну, если молодые упрямятся, скажи ты. Мы ведь с тобой старики, и нам грешно скрывать супротивников государя.
— Я что… я, барин, ничего… Вот тебе Семен калякает. Он тебе знакомый. — Дед Метрий показал рукой на Семена Вайдиева.
Охотника Семена Вайдиева земский начальник знал хорошо. Распутать ли заячьи скидки, поставить ли капкан на лису, вырыть ли волчью яму, отыскать ли медвежью берлогу — все это вряд ли кто сделает лучше, чем Семен. Поэтому земский начальник всегда брал его с собой, когда отправлялся на охоту. И Семен уважал Матвея Николаевича. В лесу Матвей Николаевич не начальник, не барин, а такой же охотник, как и Семен: смеется, разговаривает, шутит, пьет чай вместе с ним, наливает ему вино из своей фляжки, угощает котлетами. Словом, очень хороший человек.
Шеръяльские марийцы знали о дружбе Семена с барином, поэтому они с надеждой смотрели на Семена.
— Семен, ты ему все объясни, — сказал дед Метрий, проведя морщинистой ладонью по своей седой бороде. — Мы не ради злодейства, не из озорства на это пошли, сам знаешь, сколько хлеба уродилось в прошлом году. Да и тот, что уродился, для еды негодный…
— Еще бы не знать, у самого отец от такого хлеба умер.
— А моя жена до сих пор не может разогнуть пальцев, — сказал один мужик.
— Скажи, Семен, все, как есть, скажи. Скажи, что помираем с голоду. — Мужики вытолкнули Семена вперед.
Очутившись- перед земским начальником, Семен растерялся и не знал, как начать разговор. А Матвей Николаевич так и сверлил его глазами.
То, что мужики вытолкнули Семена вперед, Зверев понял по-своему:
— Значит, ты, Семен Фадеич, зачинщик? Вот не ожидал. От кого же ты научился такому скверному делу?
— Я… барин… мы… зачинщик у нас нету… Сам, барин, знаешь… Хлеба нет… кочкать[18] нельзя…
Семен обернулся назад. Толпа притихла, стояла безмолвно. Только Каври высоко поднял голову. Его взгляд словно говорил Семену: не бойся!
Горящий взгляд Каври увидел не только Семен, заметил его и земский начальник.