Макар молчал, не смея ничего сказать в свое оправдание.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
1
Перед Валерием Викторовичем Тагановским лежали на столе три бумаги: кудашнурский мирской приговор о Сакаре, выписка из судебного решения аркамбальвкого земского начальника и протокол, составленный урядником Варламом Яковлевичем. Если прочесть все эти три документа непредубежденным взглядом, то Сакара следовало тотчас бы выпустить из тюрьмы. Но следователь на то и следователь, на то он и изучал юриспруденцию, чтобы найти яму на ровном месте.
Тагановский начал создавать «дело». Прежде всего он взялся за Сакара.
Итак, Захар Ефремов. Драку в лесу он затеял? Затеял. Значит — бунтовщик. Во время сюрема картов выгнал? Выгнал. Значит, не уважает религию. Правда, карты — язычники, и если бы их выставили поп или урядник, то это не вызвало бы ничего иного, кроме смеха. Но в данном случае неуважение служителям культа оказал простой черемисский парень. Значит, он безбожник. А каждый безбожник обязательно становится революционером. Таким образом, с какой стороны ни взгляни, Захар Ефремов — почти анархист-террорист.
Произведя такое логическое построение, Тагановский позвал письмоводителя и приказал привести из тюрьмы Сакара. Уже вслед уходящему письмоводителю он крикнул:
— На всякий случай попросите в управлении, чтобы прислали одного полицейского, знающего черемисский язык.
Через час привели Сакара. Тагановский приступил к допросу. На все вопросы Сакар отвечал молчанием, он не понимал ни слова.
— Ах, какой он упрямый! — раздраженно крикнул Тагановский. — Позвать сюда переводчика!
Вошел полицейский:
— Чего изволите, ваше высокоблагородие?
— Ты по-черемисски знаешь?
— Так точно, знаю, ваше высокоблагородие!
— Значит, можешь переводить с русского на черемисский язык и обратно?
— Так точно, могу, ваше высокоблагородие!
— Спроси у него, когда и как он стал участником революционной организации?
Полицейский повернулся к Сакару и громко сказал по-марийски:
— Ты когда и каким образом вступил в революционную организацию?
Сакар стоял молча, не понимая, о чем его спрашивает полицейский.
— Вот он какой упрямый, даже по-черемисски отвечать не хочет. Настоящий заговорщик! — Тагановский встал из-за стола и подошел вплотную к Сакару. — Будешь отвечать или нет?
Сакар растерянно поморгал главами и опять ничего не ответил.
— Ах ты, сукин сын! Издеваться надумал надо мною! Я тебя проучу! — Тагановский ударил Сакара кулаком в лицо. У Сакара из носа брызнула кровь. Но он не почувствовал боли. Как тогда, в драке на лесной дороге, горячая кровь ударила ему в голову, не помня себя он бросился на следователя. Он смял бы, изувечил Тагановского, но тут его схватили стражники.
— В карцер! — хрипло прокричал следователь.
Сакара отвели назад, в тюрьму, и втолкнули в темную камеру.
Валерий Викторович остался доволен допросом. «Нападение на следователя, — размышлял он, — это не пустяк. Теперь надо постараться, чтобы о нападении и его, Тагановского, геройском поведении узнало как можно больше людей».
Тагановскому уже представлялось, как он становится героем Царевококшайска, как его подвиг прославляют в Казани. Вот слухи о нем доходят до Петербурга. А потом — слава, повышение в чине! Обязательно — повышение в чине!
…Камера, в которую посадили Сакара, была маленькой и тесной: ни встать во весь рост, ни лечь, растянувшись. Есть дают только хлеб и воду. На еду Сакар не сетовал, на охоте, бывало, он по целым неделям ел один хлеб. Тяжелее всего было сидеть взаперти. Сакар привык бродить по лесам, куда глаза глядят, привык к чистому лесному воздуху, а тут от одной здешней сырой и спертой вони можно заболеть.
Кроме того, уж больно орут стражники за дверью, ругаются, что ли? Давеча один залез в чулан и ни с того ни с сего — как ударит по уху. Сакар хотел дать сдачи, вскочил, да только стукнулся головой о потолок.
Понимает Сакар, что не сладить ему с людьми, которые держат его в тюрьме. Он подумал, что, наверное, во всем мире нет сейчас человека несчастнее его. И зачем его так мучают? Кому и что он сделал плохого?
Сакар заплакал, как маленький.
2
Иван Максимович Иванов учительствует в Тумеръяле вот уже шесть, лет. За эти годы он развел при школе довольно большой сад: яблони, вишни, смородина, малина, есть даже две грядки клубники. Под яблонями стоят штук двадцать ульев. Пчелы приносят Ивану Максимовичу хороший доход: сто двадцать рублей в год — заметное подспорье к учительскому жалованью. Иван Максимович выписывает «Биржевые ведомости» и «Вестник знания». У него имеется приличная библиотека по педагогике: сочинения Ушинского, Яна Амоса Коменского, Песталоцци.
Иван Максимович считается одним из лучших учителей в Аркамбальской волости, школьный инспектор постоянно ставит его в пример другим. За шесть лет Иван Максимович был трижды отмечен наградами.
Среди жителей Тумеръяла Иван Максимович пользуется любовью и уважением. Крестьяне часто приходят к нему спросить совета в чем-нибудь, касающемся садоводства или пчеловодства, и он никогда не отказывает: кому сделает на яблоне прививку, кого научит, как надо из колоды перевести пчелиный рой в улей, иным объяснит, как варить варенье из малины. Иван Максимович понимает и в огородном деле, и в уходе за скотом — в общем, о чем его ни спросят, на все может дать дельный совет.
Вот на этого самого Ивана Максимовича Иванова и велел написать становой пристав Григорию Петровичу характеристику.
От Аркамбала до Тумеръяла верст шесть. Из них почти полторы версты дорога идет через большую рощу. В роще мало хвойных деревьев, здесь растут дубы, клены, липы, между которыми темнеют заросли черемухи, орешника, жимолости, бересклета, кое-где виднеются кусты шиповника и бузины. Весной и летом аркамбальские парни и девушки ходят в эту рощу слушать соловьев.
После петрова дня соловьи поют уже мало, умолкают и другие птицы. Сейчас в роще звучит другая симфония: многочисленные комары, мошки и прочие крылатые насекомые пищат на разные голоса, и над головой все время стоит их монотонное жужжанье.
Григорий Петрович и Чачи остановились на повороте дороги, в глубь леса отходила тропинка. Они свернули на тропинку. Вскоре деревья поредели. Григорий Петрович и Чачи вышли на опушку леса.
Перед ними был пологий склон. У их ног из каменной расщелины бил чистый, серебристый родник, и прозрачная вода, перепрыгивая с камня на камень, весело сбегала вниз, в озеро, которое голубело у подножья. Возле озера, среди кустарника, виднелась пасека со старинными ульями-колодами…
Склон, к которому вышли Григорий Петрович и Чачи, был обращен на северную сторону, поэтому здесь обычно долго задерживался снег, а в иных местах, в овражках, держался чуть ли не до петрова дня. Здесь позже распускалась листва на деревьях, позднее начинала расти трава, а цветы расцветали лишь после петровок. Вдали зеленело овсяное поле, кое-где уже начинавшее золотиться. Полосы цветущей гречихи белели, словно запорошенные белым снегом, и ветер разносил их медвяный аромат.
А за рекой, над зеленеющим бескрайним лесом, дрожал, поднимаясь в голубое небо, нагретый воздух.
Григорий Петрович обнял Чачи за плечи. Они сели на траву на краю склона.
— Посмотри, Чачи, какая красота! Здесь самое красивое место в нашей округе.
— Очень красиво, — согласилась Чачи.