Пробегавший по двору старший помощник начальника Меркушев закричал на надзирателя:
— Чего спишь! Тут надо того… Стрелять надо!
Надзиратель выстрелил. Каторжанин едва успел посторониться, пуля просвистела у самого его уха.
Выстрел еще более возбудил заключенных. Песня зазвучала громче и мощнее. Раздались крики:
— Палачи! Убийцы!
В тюремном коридоре послышалась команда офицера, который привел солдат. В камерах притихли.
Офицер вошел в ту камеру, в которой сидел Григорий Петрович.
— Ну, молодцы, что вы тут натворили? — спросил офицер, подмигивая арестантам.
Все в камере заговорили сразу, перебивая друг друга. Кронштадтский матрос Власов распахнул рубаху на груди и, подступая к офицеру, закричал:
— Стреляйте, драконы! Колите штыками! Все рав-(Но нам здесь погибать от голода!
— Чего там с ними канителиться! — высунулся из-за спины офицера начальник тюрьмы. — Выходите по одному в коридор! Ну, быстро! Чего толчетесь, как овцы? Вывести всех до единого!
В камеру ворвалось с десяток надзирателей, они набросились на арестантов и поволокли их в коридор. В коридоре арестантов подхватывали солдаты, отводили в соседний корпус и запихивали в тесные одиночки камеры по два, по три человека.
Григорий Петрович попал в одну камеру с рабочим-большевиком Герасимовым.
Они просидели вместе неделю. Герасимов много рассказывал Григорию Петровичу о деятельности большевиков, о Ленине, объяснял, за что воюют английские и французские империалисты, почему погнала на фронт своих солдат Германия, почему оказалась втянутой в эту войну Россия…
Через неделю Григорий Петрович заболел, и его положили в больницу.
В больнице кормили лучше, а лечили из рук вон плохо. Фельдшер не был злым человеком, но всех больных он считал симулянтами. Доктор, седовласый старик, заявлялся в больницу всего раз в неделю. Когда он входил, палату сразу наполнял запах винного перегара, и начиналась «выписка» больных. Всех, кого доктор находил здоровыми, а вернее тех, кто первым попадался ему на глаза, он отправлял обратно в камеры. Зачастую бывало так, что арестант с какой-нибудь пустяковой болячкой оставался в больнице, а тяжелобольной туберкулезник возвращался в общую камеру.
Григорий Петрович поправился не от лечения — болезнь осилил его молодой крепкий организм.
Из больницы Григория Петровича перевели в одиночную камеру.
2
— Макар Чужганов! — крикнул ефрейтор.
Сакар вытянулся и замер.
— Кто я? — спросил ефрейтор.
Сакар молчал.
— Повторяй за мной, — приказал ефрейтор. — Вы изволите быть господин ефрейтор.
— Вы изволь… косподин… епрейт…
— Как? — сердито рявкнул ефрейтор и с размаху ударил Сакара по щеке. Сакар покачнулся. Ефрейтор хлестнул его по-другой щеке. — Стой прямо!
Теперь почти не бывало такого дня, когда Сакара не били бы…
Началось с того, что стражники и урядники избили его во дворе деда Левентея. Потом на пути в Царевококшайск в ронгинском лесу его снова жестоко избили. Его били по голове чем-то мягким, но очень тяжелым. Наверное, мешком с песком. После этого Сакар перестал что-либо соображать.
Он помнит, словно сквозь сон, как урядник Варлам Яковлевич несколько раз повторил ему:
— Ефремов Захар умер, а ты — Макар Чужганов. Понял? Ма-кар Чуж-га-нов!
Потом он стоял раздетый догола перед какими-го людьми. Человек в белом халате и в очках, видно, доктор, сказал:
— Годен…
Сакар пришел в себя только в большой казарме. Он никак не мог понять, как попал сюда. Все почему-то называли его не Сакаром, а Макаром Чужгановым. Он пытался объяснить, что он не Макар Чужганов, а Захар Ефремов, но его никто не понимал. Он и ефрейтору сказал:
— Я не Макар Чужганов, я — Сакар, Захар Ефремов…
Но ефрейтор озлился:
— Что ты бормочешь непутевое! Я тебе такого Захара покажу, что всю дурь позабудешь!
В подтверждение своих слов ефрейтор показал Сакару кулак.
«Видно, здесь почему-то не любят моего имени», — решил Сакар и после этого уже никого не пытался убеждать, что его зовут не Макар, а Захар. Захар или Макар, не все ли равно?
В конце концов он с большими мучениями научился говорить ефрейтору: «Вы изволите быть господин ефрейтор». Однако на этом его страдания не кончились, самое тяжелое предстояло впереди. Этот ефрейтор бил, но не увечил. Вскоре ему дали чин младшего унтер-офицера и перевели в другой взвод. Захар попал к новому ефрейтору — рослому, черноглазому, со злым волчьим взглядом.
— Макар Чужганов, кто ты? — спросил новый ефрейтор.
Сакар молчал, раздумывая, то ли Макаром назваться, то ли Захаром? Кто его знает, нового ефрейтора, какой ему нужен ответ?..
— Повторяй за мною, — сказал ефрейтор. — Сто двадцать шестого полка пятой роты третьего взвода рядовой Макар Чужганов.
Пока Сакар выучил эти слова, он выплюнул с кровью два своих зуба. А пока зубрил, что «знамя есть священная хоругвь», лишился еще двух зубов.
Зато потом его ожидала радость: ему выдали новенькую винтовку. Блестящая, длинная, таящая в себе еще неизвестную силу, она напоминала Сакару элнетские леса.
Но вместо леса он очутился в товарном вагоне, и его повезли туда, где и в ясный день сверкают молнии и гремит гром…
В окопах — грязь, воняет гнилью. А в солдатском брюхе — вечно пустота. От грязи все тело свербит. Запустишь руку под рубаху, почешешься и поймаешь пару-другую вшей…
Сакар удивлялся, зачем это вдруг их пригнали сюда и засадили в окопы. Теперь он немного понимал по-русски и поэтому спросил лежавшего рядом солдата Ивана Волкова:
— Зачем тут сидим? Кто приказал?
Волков не удивился вопросу и зло ответил:
— Кто! Известно: царь, купцы да генералы…
Иван Волков, питерский рабочий — хороший человек: за все время ни разу не ударил, не обругал Сакара, не то, что другие.
Сакар хотел его расспросить еще кое о чем, н® в это время над ними начала рваться шрапнель. Они забились в укрытие. Час спустя Волкова убило.
Сакар выглянул из окопа, прямо на него шли хорошо одетые, рослые люди в остроконечных касках на головах.
В окопе сзади него кто-то крикнул:
— Огонь!
Сакар привык стрелять по белкам, зайцам, лисицам, волкам, а здесь идут живые люди… Как же стрелять по человеку? Он растерянно затоптался на месте и оглянулся назад.
— Вон куда стреляй! — Фельдфебель толкнул его в затылок.
Сакар стал стрелять в приближающихся к нему людей.
Люди в касках глупее зайцев. Те убегают от выстрела, петляют, а эти лезут прямо на винтовку.
Когда Сакар вогнал в магазин шестую обойму, люди в касках уже бежали обратно, многие из них остались лежать на земле. Атака немцев была отбита.
Но этой же ночью их благородия, господа офицеры, приказали солдатам сложить оружие.
— Мы взяты в плен, — объяснили они солдатам.
Сакар Так и не понял, зачем бросать винтовку, когда осталось еще много патронов. Кто его может взять в плен?
Он не знал, что такое «мешок», и не понимал, что не с его трехлинейкой воевать против пушек, сделанных на заводах Круппа. Сакар с сожалением положил новенькую винтовку и глубоко вздохнул…
Через несколько дней его отвезли в Вестфалию и водворили в огражденный тремя рядами колючей проволоки концентрационный лагерь.
3
Прошел год, как Григорий Петрович оказался в Вологодском централе. Тюремные дни текут медленно, они, как две капли воды, похожи один на другой.
Недавно Григорий Петрович получил весточку от Чачи. Она прислала ответ на письмо, которое он послал ей два «месяца назад.