23 И все отправились дальше на юг. В Хеврон. На могилы праотцев и праматерей. На могилу Мовшовича. Который парадоксальным образом являлся самим Мовшовичем.
Так шли они по полям и рощам Иудеи, приближаясь к Иудейской пустыне. В северной части которой располагался священный город Хеврон. По пути Мовшович проповедовал о Царстве Божьем. Которое на самом деле является не концом света, а только его началом. Одним из начал начала, которому нет конца. Потому что математическая бесконечность Вселенной подразумевает и духовную бесконечность человека. И путь в Царство Божье и дальше, в бесконечность жизней начинается с познания бесконечности, вселенной и человека.
- Но, - предупреждал Мовшович виноградарей, пастухов и землепашцев по пути в Иерихон, попытайтесь познать сначала себя. Ибо вы ближе к себе, чем к космосу. Уйдите в бесконечность малого. И через нее познаете бесконечность большого. Бесконечность Бога. Который и есть все вы и космос...
Безо всякой видимой надежды проповедовал Мовшович. Виноградари, пастухи и землепашцы были слишком заняты своим делом. Им было не до метафизики. И они делали свое дело, в поте лица добывая свой хлеб. И кто знает, может, в их мелких суетных заботах скрывалась часть божественной мудрости. Божественного предназначения человека. Очень сложно в малости увидеть величие. не многим это дано. Мовшович подозревал это. И не гневался, что люди не бросают орудия своего труда и не преклоняют колена перед словами, сказанными Мовшовичем, как бы от имени Бога. Ибо есть время собирать виноград, время пахать, время пасти овец. И время для Бога. Нельзя все время думать о Боге. Он должен быть все время с тобой. Как воздух, вода и одежда. Мы вспоминаем о них, когда нам нечем дышать, мучает жажда, томят холод или жара. Так и о Боге мы вспоминаем когда нас мучают духовная жажда, духовный голод, духовные холод или жара. Тогда мы и вспоминаем о Боге. Но он всегда с нами. И в бесконечной мудрости своей простит нам нашу забывчивость.
Но это наши собственные размышления, имеющие к повествованию косвенное отношение. Но всесте с тем, как нам кажется, не расходящиеся с его основной идеей. (О которой мы сами не имеем ни малейшего представления.)
24 В один из дней пути дневная жара застала их у хижины, в которой проживала некая Елизавета из Натании. Которая за некую мзду оказывала некоей часли пломников некие услуги некоего интимного характера.
И пока Мовшович и одиннадцать учеников в тени хижины пересыпали жаркое время дня, Францисканец, обезумевший от целибата, проскочил в хижину и получил требуемые услуги, расплатившись рясой. И вышел к проснувшимся соратникам в одной тонзуре. И веревке, опоясывающей пустые чресла.
Ученики, втайне завидуя, стали осуждать Францисканца, предавшегося греху прелюбодеяния. Францисканец, прикрыв орудие греха листом лопуха, пал на колени и завопил:
- Покаемся, братие! Святой молитвой искупим мой грех! А заодно и грехи, висящие на нас всех. И, как вериги, отягощающие наш путь в священный город Хеврон!..
И все, кроме Мовшовича, грохнулись на колени, а Мулла даже распростерся в пыли, моля Господа о прощении грехов. Мовшович с интересом прислушивался к воплям об искуплении, треску рвующихся волос и сплевывал пыль, которой посыпали себе голову кающиеся.
После чего, отпустив себе грехи,. ученики по очереди, а иногда по двое, по трое зашли в хижину Елизаветы и совершили с ней грех прелюбодеяния. Расплатившись, кто чем мог. И не расплатившись, кто не мог. Перед Муллой,. который валялся в пыли, и чья очередь в связи с этим оказалась последней, лоно Елизаветы превратилось в чавкающее болото. И Мулла не получил никакого удовольствия. То есть кончить то он кончил. Но лучше бы он это совершил лпри помощи рук. А так он испытал лишь отвращение. И по свойственной человеку природе свое отвращение он свалил на Елизавету. Запахнув халат, он вышел из хижины и начал проклинать Елизавету. Вовлекшую их, хоть и заранее искупленный, но все же грех.
- Братие, - орал он точно так же, как и орал недавно Францисканец, вот в этой хижине возлежит блудница. Которая грех сделала своим ремеслом. Можем ли мы, братие, терпеть ее на своем пути в священный город Хеврон. Который по этой причини также является священным?.. Господь вопиет к нам! Господь гневается на блудницу! Как поступит с ней? Как избавить от греха других паломников?.. Отвечайте, братие!..
Смущенные своим грехом и обуянные гневом на Елизавету, ученики обратили свои взгляды к Мовшовичу.
Мовшович сидел на камне и опять чертил прутиком на песке какие-то замысловатые узоры. Потом он посмотрел на учеников и произнес уже до него произнесенные слова:
- Кто из вас без греха, пусть бросит в нее камень... - опять стал чертить на песке свои непонятные фигуры.
Ученики задумались. Грехи у них были, были у всех. Разное количество и разной тяжести. Хотя кто возьмет на себя смелость взвесить тяжесть греха. Грех - он и есть грех. И только Господь можетоценить его. И наверное ученики еще долго бы маялись в раздумье, но тут вскинулся трижды Изменивший и торжественно сказал:
- Мы согрешили, братие. Но предварительным покаянием искупили грехи. И, если понадобится, покаемся еще и снимем с себя вновь совершаемый грех. Но, как верно заметил мой мусульманский собрат, мы совершим величайшее благодеяние для всех путников, совершающих паломничество в священный город Хеврон. Если избавим их от соблазна. Поэтому я не вижу проблем в побитии камнями блудницы. И сим своим грехом, который мы, впрочем, потом отмолим, избавим от греха тех, кто пройдет за нами. С Богом, братие! - и поднял с земли камень...
Следуя верности известным нам фактам и не желая в угоду будущим поколениям приукрашивать их, мы вынуждены описать то, что произошло после того, как трижды Изменивший поднял с земли камень.
Подняв его, он прицелился и бросил в затянутое бычьим пузырем окно. Пузырь, спружинив, отбросил камень, который попал в морду Крещеного Раввина. И пустил ему из носа кновь. Усмотрев в этом козни блудницы, Крещеный Раввин, схватил свалившийся с морды камень, втянул в себя кровавые сопли, ногой распахнул дверь хижины и метнул камень в сторону ложа. Где Елизавета отдыхала от коллективного траха. Метнул, но не попал. Тогда, взъярившись, он подхватил камень, поднял над собой и, снова втянув в себя кровь, опустил камень на голову Елизаветы. Раздался вопль. И тогда ученики, до сего момента стоявшие в нерешительности, подстегнутые воплем, как львы бичом дрессировщика, рванули в хижину. Они теснились в дверях, мешая друг другу. В то время как Крещеный Раввин наносил удар за ударом. Наконец, камни, обрамлявшие дверной проем, рухнули, и ученики ворвались внутрь. Подхватив камни от разрушенной двери. И на Елизавету обрушился град комней. Глаза учеников горели, изо ртов текла слюна. Раздавалось натужное сопенье, прерываемое торжествующим рыком от каждого удачного попадания.
Это же удивительно приятно присвоить себе волю Божью и воплотить ее в действие. Это же удивительно приятно перенести гнев Божий (если от существует на самом деле) со своих грехов на чужие. Это же удивительно приятно (и легко!) уничтожить грешника. Вместо того, чтобы избыть грех...
Через весьма краткое время на ложе лежал дымящийся свежей кровью комок мышц, сухожилий, раздробленных костей и слипшихся окровавленных волос.
А Мовшович по-прежнему сидел на камне и прутиком продолжал рисовать на песке какие-то непонятные фигуры.
Забрызганные кровью ученики, тяжело дыша, подошли к нему и опустились на колени.
- Благослови нас, Равви, мы избавили землю от части грехов.
- И, - добавил Жук, стряхивая с себя кусочки мозга Елизаветы, очистили для других паломников путь в священный город Хеврон.