«Мою кафедру… мое место…» Итак, если судить по этим словам, то можно утверждать, что Абеляр рассматривал школу собора Нотр-Дам в качестве своей личной собственности. Именно вокруг него собирались теперь ученики, именно к нему они стремились попасть, и поток этот все ширился, к вящей досаде его бывшего наставника. «При сем известии Гийом, утратив всякий стыд, возвратился в Париж, переведя остававшихся при нем учеников и немногочисленную братию в прежний монастырь, словно для того, чтобы освободить от моей осады того наместника, что он там оставил». Далее Абеляр «приставляет к своим устам рог», чтобы протрубить о своей победе: «Но желая оказать ему услугу, Гийом его погубил. В действительности у сего несчастного [у главы школы собора Нотр-Дам-де-Пари] еще оставалось несколько учеников, в основном из-за его лекций о Присциане, благодаря коим он и обрел свою репутацию. Когда же учитель [Гийом] вернулся в Париж, он их всех тотчас же потерял, был вынужден отказаться от руководства школой и вскоре, совсем отчаявшись обрести мирскую славу, принял решение приобщиться к жизни в монашеской обители. Всем давно хорошо известно о том, что мои ученики вели споры с Гийомом и его учениками после его возвращения в Париж, о том, сколь успешны для нас были исходы этих битв, ибо фортуна даровала нам победу, а также о том, что победами этими мои ученики были обязаны мне. Все, что я могу с гордостью сказать о себе, если вы спросите меня о том, каков был итог сего сражения, то, питая чувства более скромные, чем питал Аякс, все же повторю его слова: „Спросите ль вы об исходе битвы меня, то отвечу я вам: побежденным я не был“». Абеляр цитирует Овидия, он, как это было принято в его время, буквально «усыпает» свои труды цитатами из творений античных авторов и из трудов отцов Церкви; но общая тональность «Истории моих бедствий» — это тональность античного эпоса, и выпады в адрес противника здесь следуют один за другим, как в ходе поединка на рыцарском турнире. Несомненно, Абеляр теперь обладал всеми преимуществами победителя. Но рассказ об этих событиях, но сам тон повествования, в котором скромность всего лишь «позаимствованная», напускная, выдают нам нашего героя с головой. Да, Абеляр — совершенный, безупречный диалектик, несравненный учитель, великолепный наставник, и перед нами он раскрывается как человек величайшего ума, но, щедро наделенный всем, что касается интеллекта, он был, увы, гораздо скупее одарен собственно человеческими добродетелями. Зависть — ее приписывает Абеляр своему старому учителю, Гийому из Шампо, — явление вполне вероятное и понятное, ведь подобные чувства может испытывать всякий учитель, наблюдающий, как бывший ученик превосходит его в учености. Однако Абеляр на этом не останавливается и не стесняется приписать Гийому из Шампо чувства и намерения, безусловно, несовместимые с теми фактами, что известны нам из биографии Гийома. Когда Абеляр пишет, что Гийом «совлек с себя свои прежние одеяния, дабы вступить в монашеский орден, руководствуясь мыслью о том, что проявление ревностного усердия, как поговаривали, поможет ему продвинуться по пути обретения высокого сана, что и не замедлило случиться, ибо он был назначен епископом в Шалон», то обвинение это легко можно опровергнуть, поскольку известно, что Гийом из Шампо трижды отказывался от места епископа Шалонского. К тому же очень трудно вообразить, что созданием такой обители, как Сен-Викторское аббатство, Церковь обязана всего лишь честолюбию человека, который мог бы с гораздо большим успехом привлечь к себе всеобщее внимание и гораздо быстрее продвинуться по пути «обретения высокого сана», проповедуя в парижских школах, чем удалившись в глушь, в безвестный монастырь на берегу реки Бьевр.
Абеляр проявил боевой дух и принялся растрачивать присущую ему пылкую страсть к борьбе в ущерб своему бывшему учителю; он доказал свое превосходство в искусстве рассуждений и умозаключений, подвигнув Гийома дважды пересмотреть собственные воззрения на метод рассуждений; наконец, Абеляру удалось покорить сердца парижских школяров, вызвав у них восторг и восхищение и отвоевав их у старого учителя, — все это факты неоспоримые; хотелось бы, чтобы герой повествования, рассказывая о своих подвигах, не чернил понапрасну того, кто стал его жертвой. Увы, при чтении первых же страниц «Истории моих бедствий» читатель принужден задаваться вопросом, каков человек этот Абеляр и достигает ли он тех вершин, которых достиг Абеляр как философ.