Вот так и стал я вместе с синичками дожидаться конца зимы. Угощал я их и семечками, и хлебными крошками, и даже кашей, что оставалась у меня. Но больше всего нравились им все-таки мороженые короеды. И стоило мне выйти на крыльцо с пилой и топором в руках, как мои друзья тут же появлялись на заборе около дров и с нетерпением ждали, когда я отложу в сторону пилу и примусь колоть дрова.
Чтобы не заставлять синичек долго ждать, пришлось мне теперь поступать по-другому. Не стал я сразу пилить все бревно - только размечу, а потом отпилю чурак и сразу его расколю. А потом отпилю следующий...
КОРМУШКА ПОД КРЫШЕЙ
Я очень люблю больших желтогрудых синичек. Да и как не любить их, как не засмотреться на них, смелых, доверчивых, среди снегов и морозов, когда все живое затихает, когда умолкают даже воробьи и сороки. И кажется тебе в лютый мороз, что нет, не дождаться теперь ни весны, ни птичьих песен. И поверишь уже вроде бы, что зима заявилась насовсем и больше никуда не уйдет... Но тут за окном мелькнет вдруг шустрый зеленый комочек, остановится, присядет на забор, покажет, как солнечный зайчик, свою желтую веселую грудку, да еще пикнет вдобавок бодро так, живо, - и забудешь ты сразу о всякой зиме, о всякой хвори, когда явится к тебе под окно развеселая птичка-синичка.
Навестили меня в эту зиму синички поздно, лишь в самые морозы. Усмотрели они как-то, что привезли мне к дому дрова, узнали, что в еловых дровах под корой тьма-тьмущая короедов, и стали вертеться около дома с утра до вечера. К вечеру, покачиваясь над сугробами, улетали синички в лес, а наутро снова были здесь и весь день копошились около дров.
А потом заметил я, что стали мои гости ночевать у меня среди тех дров, что успел я попилить, поколоть и сложить поленницей в сарае. Выбирались синички из сарая рано, еще до первых лучей солнца, и каждый ясный день встречали у меня под окнами.
Но как-то запогодило, поднялся ветер, пошел слепой снег, и не видел я весь день своих синичек. Не заметил я знакомых желтогрудых птичек и на другой день, и на третий. И загрустил, задумался: неужели улетели они от меня, и улетели совсем?
Нет, оставались мои птички у меня в гостях, были рядом со мной, только теперь в метельные снега не выбирались на жгучий ветер, а все время крутились под крышей моего дома.
Наверное, нескоро догадался бы я, где теперь мои птички, если бы не понадобилась мне тут подходящая доска. Хотел я сколотить ящики для рассады и стал разыскивать старую, вяленую доску, что не рассохнется и не потрескается. Тут-то и заглянул я на чердак под крышу.
Дело было к вечеру. Взял я с собой фонарик, поднялся по лестнице, открыл дверь с сарая на чердак, осмотрелся и заметил на доске, что лежала у меня под ногами, кучку не то каких-то перышек, не то каких-то крылышек. Да и не малая была эта кучка, будто кто нарочно приносил сюда и складывал аккуратно так эти перышки-крылышки.
Подошел я поближе, присел на корточки возле странного склада и удивился: на доске ровной кучкой лежали крылышки бабочек-крапивниц, тех самых бабочек-шоколадниц, что первыми вылетают по весне на солнце, а всю зиму ждут первого тепла где-нибудь в подполе или на чердаке, забившись в щели или прицепившись сведенными лапками к старому трухлявому бревну.
Зимовало и у меня в подполе этих бабочек-крапивниц предостаточно. Видел я их всякий раз, когда спускался в подпол за овощами. Висели они вниз крылышками, прицепившись к доскам пола или ухватившись сведенными от холода лапками за старую, летнюю паутину. Пауки на зиму тоже засыпали, забивались в щели и не беспокоили моих бабочек.
Заносил я иногда этих спящих бабочек в дом, сразу не отогревал, а осторожно клал на подоконник около холодного окна. И бабочки мои всегда оживали. Отвернешься другой раз от окна, забудешь о том, что принес в дом, в тепло, спящее насекомое, и вдруг услышишь, будто кто бьется легко под потолком у лампочки. Поднимешь голову и увидишь, что это бабочка отогрелась, ожила она в тепле и теперь трепещет крылышками, тянется к свету.
До весны в комнате бабочек я не оставлял и всякий раз, к вечеру, когда в доме становилось прохладней, когда остывала печь, относил своих гостей обратно в подпол, где они почти сразу снова засыпали.
Было мне проще, веселей дожидаться через глухую северную зиму весеннего тепла, когда знал я, что вместе со мной ждет это тепло еще кто-то. Вот почему и берег я своих бабочек, помнил о них и редко когда позволял себе побеспокоить, поманить теплом, занести их в дом. Были они так же дороги мне, как и желтогрудые синички, и не мог допустить я, чтобы кто-то ловил моих тихих соседей по зимовью.
Кто он, этот враг? Кто занялся по зиме охотой в моем доме?
Осветил я фонариком все углы под крышей, но никого не нашел. И только подумал было, не зверек ли землеройка - большой охотник до всяких зимующих насекомых - завелся у меня в доме, как наверху, у самой печной трубы, что-то шевельнулось... Шевельнулось раз, другой и смолкло. Посветил я туда фонариком еще раз и разглядел, наконец, под крышей у печной трубы два сизых пушистых комочка - двух прижавшихся друг к другу птичек.
Побеспокоил их свет моего фонаря, встрепенулись они - высунулись из сизых пушистых комочков сначала птичьи носики, а потом и головки. Пушистые комочки один за другим чуть опали и на том месте, где у птичек брюшко и грудка, сделались из сизых желтыми, а следом за желтым цветом проступили на грудках у птичек и черные галстучки.
- Здравствуйте-пожалуйте, друзья дорогие! Так вот вы где, сердешные! А я-то думал, покинули вы меня, улетели от непогоды в лес. А вы тут живете-можете помаленьку.
Обрадовался я тогда, так обрадовался, что совсем забыл поругать своих синичек за бабочек, за крылышки, что остались от бабочек на доске около печной трубы.
Стоял я внизу, смотрел на птичек, удивлялся, радовался, а синички тем временем пошевелились снова, чуть приметно повертели головками, опять распушились пушистыми сизыми комочками и спрятали в эти комочки свои головки.
Отвел я от птиц фонарик, спустился с чердака, забыл даже про ящик для рассады, который собирался мастерить, и стал готовить для синичек угощение.
Натопил я свиного сала, вымазал им прутики и лучинки, вымазал густо, чтобы птичкам хватило моих угощений надолго, чтобы не ждали они меня лишний раз, снова забрался на чердак, по всему чердаку натыкал этих прутиков и лучинок и стал ждать, примут или не примут гости мое угощение.
И синичкам свиное сало понравилось. Тут же отыскали они мое угощение и прутик за прутиком, лучинку за лучинкой стали выстукивать острыми, проворными клювиками.
Так и появилась у меня посреди зимы новая забота: каждый день подкармливать своих постояльцев. И синички быстро привыкли к моим угощениям, догадались, где ждет их все время богатый стол, и теперь особенно не торопились выбираться из-под крыши на улицу даже в ясные, тихие дни.
Устроил я для синичек кормушку и под окном, но эта столовая почти все время пустовала. Выпадет ясный день, стихнет ветер, выберутся мои постояльцы из-под крыши на улицу, попрыгают по забору, заглянут в одну, в другую дырочку - нет ли там каких букашек - и снова шмыг-шмыг друг за другом под крышу, склевывать с прутиков и лучинок свиное сало.
Купил я своим синичкам и семечки на рынке. И теперь там, где складывали раньше мои птички крылышки бабочек, ото дня ко дню стала расти горка подсолнечной шелухи.
За зиму привыкли мы друг к другу. Не боялись меня птички совсем, узнавали сразу, когда приходил я к ним на чердак, тут же подлетали поближе и смирно ждали, когда достану угощение. Разговаривал я с ними иной раз. Подзывал к себе, тихо посвистывая, и было мне вместе с этими доверчивыми синичками куда легче, чем одному, ждать первых весенних дней.
Так и дожил я вместе с синичками до первого теплого солнца. Пришла весенняя пора, и услышал я у себя под окном звонкий, веселый колокольчик. "Тинь-тень-динь-день", - вызванивали мои желтогрудые птички раз за разом. Радовался я этой первой весенней песенке, радовался и грустил одновременно.