На следующий год я очень ждал ворон-путешественниц, но так и не встретился с птицами, которые отправились в дальнюю дорогу. Нет, вороны, живущие на севере нашей страны, не изменили своему правилу и по-прежнему с началом холодов летят на зимовку во Францию или в Англию, но, видимо, на этот раз их путь-дорога почему-то обошла мой дом и нашу болотинку, начинавшуюся сразу за моим огородом.
ДРОЗДЫ-РАЗБОЙНИКИ
Рябины в этом году уродилось много. К осени красные ягоды гроздьями загорелись повсюду: и в лесу, по опушкам и полянам, и в деревне, под окнами домов.
Росла рябина и под моим окном. Я посадил ее всего с год назад привез из леса осенью, когда у деревца облетели осенние листья. Деревце прижилось и зацвело уже на следующую весну. Ну а к этой осени нарядно украсилось крупными рубиновыми гроздьями.
Каждый день теперь любовался я своей рябиной, любовался зрелыми ягодами, мягко горящими в лучах утреннего и вечернего солнца, и очень ждал, что на мою рябину, вот к этим ягодам, прилетят снегири... Они явятся сюда с первым снегом, спокойные, рассудительные птицы-снегири, и будут подолгу сидеть на ветвях, неторопливо и старательно перебирая клювами ягоду за ягодой, выбирая из мякоти семечки-семена и роняя оставшуюся мякоть вниз, на только что выпавший снег.
И я буду любоваться этими птицами. Буду подолгу смотреть, как медлительные, тяжелые на вид снегири ловко свешиваются с тонких веточек вниз головками и тянутся к ягодам, что собраны кисточками на самом конце веточек.
Здесь, на рябине, будут и самочки-снегурки в серых кофточках, и снегири-самцы с красными и малиновыми грудками. Малиновые грудки, знал я, бывают всегда у снегирей постарше, посолидней, а грудки потемней - у молодых птиц.
Здесь, около своей рябины, я обязательно услышу первую в эту зиму позывку-флейту снегиря... Он будет негромко и даже немного грустно выводить раз за разом, с расстановками, с паузами, свое снегириное "фью-фью... фью-фью". Я буду слышать эту птичью позывку, и мне всегда будет казаться, что так отрешенно может подавать голос только потерявшаяся птица, отбившаяся от стайки, хотя рядом с этой птицей будут еще и еще точно такие же снегири.
Словом, я очень ждал первого снега и первых снегирей. Но раньше снегирей возле рябин, украшенных гроздьями спелых ягод, появились дрозды-рябинники.
К этим неугомонным, суетливым и шумным птицам у меня было особое отношение. Сколько ни помню я свои лесные дороги, свои путешествия и скитания, ни одна моя лесная дорога, ни одна лесная тропка не обходилась без дроздов-рябинников. Я встречал их повсюду, и прежде всего в весеннем березовом редколесье, куда являлись они почти сразу после прилета строить гнезда - являлись многочисленной, крикливой, верещащей и трещащей гурьбой. Так шумно вели себя дрозды здесь до тех пор, пока их птенцы не покидали гнезда.
Тогда дрозды-родители вместе с птенцами, которые еще только-только учились летать, обычно перебирались из березняков и осинников в сырые ольшаники и отважно атаковывали всякого, кто появлялся поблизости от кустов, в которых, еле удерживаясь на ветках и неуклюже покачиваясь, прятались птенцы-слетки.
"Прочь! Прочь! Прочь отсюда!" - казалось, без умолку кричали эти птицы, обеспокоенные появлением незнакомца.
"Прочь! Прочь! Не подходи к кустам!" - неслось со всех сторон, и всюду, куда бы ты ни посмотрел, по кустам, по дороге, словно окружая тебя, беря в кольцо, мелькали разгорячившиеся защитники ольховых кустов. А ты, втянув голову в плечи и закрыв уши от треска и верещания десятка птиц, старался как можно скорее покинуть чужие владения.
К лету, когда птенцы подрастали и уже почти ничем не отличались от своих родителей, все дрозды отправлялись путешествовать по окружающим лесам, и тогда я встречал их вдруг в самых неожиданных местах. То они являлись к моей лесной избушке и принимались изо дня в день с завидным упорством изводить мою собаку, совершая организованные набеги на ее миску с обедом. То являлись к моей лодке и, опередив даже ворон, утаскивали у меня из банки червей.
Такие неожиданные встречи с дроздами-рябинниками продолжались все лето, но к осени, к первым красным ягодам на рябинах, все кочующие по лесам дрозды разом являлись к осеннему столу и все время, до самого отлета, крутились возле вызревших ягод.
С ягодами рябины дрозды, как мне казалось, обходились совсем не по-хозяйски. Шумной и всегда торопливой стаей они разом набрасывались на дерево, гнули своей тяжестью его ветки и, будто за ними кто гнался, старались как можно скорее и как можно больше оборвать и проглотить сочных ягод. В спешке и суматохе много ягод падало вниз, на землю. А дрозды уже неслись дальше, к новым рябинам, оставляя после себя осеннему ветру и холодным дождям общипанное, ободранное деревцо.
Такие рябины, пострадавшие от набега дроздов, уже не привлекали к себе других птиц, и я часто с сожалением и тревогой посматривал на снегирей, только что вылетевших к рябинам из леса после первого снега и не нашедших здесь, у разоренных рябин, ни одной ягоды.
Как же быть теперь этим красногрудым птицам? Чем насытятся они теперь? И только вспомнив, что снегири не против закусить и семенами клена, и семенами разных сорных трав, немного успокаивался. Нет, снегири не погибнут, но на рябине теперь я все равно их не увижу, да и улетят они нынче куда раньше от нас: снегири долго задерживаются по зиме только тогда, когда ягод рябины в достатке.
Вот и теперь, осенью, в урожайный на рябину год, я очень заволновался, увидев возле красных рябин суетливые стаи дроздов-разбойников. Нет, я не мог злиться на этих птиц. Они нравились мне, мне нравилась их отвага и смелость. Я даже любил их, быстрых и ловких, но все равно мне очень хотелось, чтобы дрозды не прознали дорогу к моей рябинке, которую я очень берег для снегирей.
И дрозды вели себя пока не очень нагло. Правда, они пообивали ягоды со всех рябин, которые росли в лесу, затем опустошили рябины возле дорог и полей, заглянули и в деревню, под окна домов, но были здесь всего раза два, а потом перед самым снегом куда-то исчезли, и я был спокоен: теперь эти разбойники не обидят моих снегирей...
Первый снег выпал, как всегда, неожиданно. Утром на ветвях деревьев, по забору, на ступеньках крыльца, на поленнице дров, на собачьей будке громоздились настоящие зимние сугробы, только эти сугробы были сырыми и рыхлыми. И тут, еще в утренних сумерках, услышал я тихую позывку снегиря: "фью-фью... фью-фью". А через полчаса увидел и первых снегирей на своей рябине.
На кистях рябины сверху лежали белые колпачки снега. И снегирям сначала пришлось долго тянуться, чтобы достать до ягод. Но снежные колпачки понемногу сползали, сдвигались, затем падали по одному вниз, и еще через пятнадцать - двадцать минут снегири пировали уже вовсю.
Это было удивительное зрелище... Белый снег по ветвям, на ягодах, красные ягоды под белоснежными колпачками и тут же красногрудые, медлительные птицы, как живые елочные игрушки на новогодней елке, только не в комнате, не в доме, а в лесу, под зимним небом.
Теперь снегири прилетали ко мне под окно каждый день. В отличие от дроздов они никогда не торопились оборвать побольше ягод и, посидев немного на ветвях моей рябины, не спеша летели к другим таким же красным от ягод деревцам. Так и кочевали они по всей деревне, от дома к дому, от одной рябины к другой. А под вечер снова устраивали перекличку и один за другим летели к лесу, где и проводили очередную ночь.
Теперь каждое утро начиналось для меня с позывки снегиря. Еще в сумерках слышал я тихое "фью-фью... фью-фью" и знал, что наступил новый зимний день.
В тот день, как всегда, зимнее утро началось для меня со снегириного "фью-фью... фью-фью". Я выглянул в форточку. На улице еще было темно, я не мог разглядеть птицу и только догадывался, что снегирь, как обычно, сидит сейчас на вершине березы. Оттуда он скоро спустится вниз, к ягодам, на рябину. Ягоды еще были, и я рассчитывал, что их хватит надолго.
Я закрыл форточку, сходил на кухню, разогрел чай и снова вернулся к столу с чайником. Струйка крутого кипятка, негромко журча, ударялась о дно стакана. И тут за голосом струйки разобрал я какой-то странный шум. Шум доносился с улицы.