Расистом Гейнор никогда не был. Вельденштайн традиционно покровительствовал евреям (к цыганам же там относились не столь терпимо), и фашистские взгляды кузена, по крайней мере, то, как он их представил, походили скорее на взгляды Муссолини, чем Гитлера. Тем не менее лично я считал его идеи глупыми и отвратительными, этаким ханжеским попурри эксплуататорского класса. Они не соответствовали ни одной серьезной философской или политической традиции, пусть даже ими соблазнились такие мыслители, как Хайдеггер, основаны они были лишь на нескольких неверно истолкованных высказываниях Ницше.
Однако я смутился, когда он приехал ко мне в черном «мерседесе», украшенном свастикой, да еще и в форме капитана СС – «элитных» частей, считавшихся теперь главнее рёмовских СА, самых первых штурмовиков фрайкора, от которых Гитлер позже открестился. Повсюду еще лежал снег. Летом этого же года Эрнста Рёма и прочих соперников Гитлера по партии, ставших для него обузой, убьют во время так называемой «ночи длинных ножей». Самым заклятым врагом Рёма, чей быстрый подъем в рядах партийной элиты начался тогда же, был невзрачный мелкий ханжа Генрих Гиммлер, глава СС в вычурном пенсне, бывший специалист по куроводству – вскоре он станет вторым лицом после Гитлера.
Мой слуга Рейтер открыл перед ними дверь и, не скрывая пренебрежения, взял у моего кузена визитку. С сарказмом в голосе он объявил, что мы имеем честь принять у себя капитана Пауля фон Минкта. Пока неустрашимый Рейтер вел гостей по лестнице, Гейнора дважды назвали капитаном фон Минктом, сначала его водитель, а затем и прусский лейтенант Клостергейм, с худощавым лицом, напоминающим череп, и глубоко посаженными блестящими глазами.
В черной с серебром форме и черно-красной повязке со свастикой Гейнор выглядел импозантно и зловеще. Он был, как всегда, говорлив и весел и даже пошутил по поводу формы, пока поднимался за слугой по лестнице. Я пригласил его составить мне компанию на террасе перед ужином, как только он устроится в отведенной ему комнате и освежится. Предполагалось, что его водитель и секретарь Клостергейм поужинают в комнате для слуг. Клостергейма это, похоже, задело, но он ничего не сказал, как человек, которого оскорбляли так часто, что он перестал на это реагировать. Я порадовался, что он не будет ужинать с нами. Болезненная сероватая кожа, обтягивающая череп, делала его похожим на покойника.
Вечер стоял довольно теплый, луна начала подниматься, но солнце еще не зашло, и окружающий ландшафт наполнился серебристым блеском и таинственными кроваво-красными тенями. Наверное, это был последний снег в году, и я почти пожалел, что он скоро растает.
Прикуривая сигарету, я краем глаза заметил какое-то движение слева, и вдруг из кустов выпрыгнул крупный заяц-беляк. Он выбежал на багровеющую в лучах уходящего солнца лужайку и замер; посмотрел по сторонам, сделал еще несколько неуверенных прыжков. Заяц выглядел точно так же, как в моих снах. Я едва не позвал его, но инстинктивно промолчал. Побоялся, что нацисты решат, что я спятил, или, еще хуже, начнут меня в чем-то подозревать.
В то же время мне хотелось как-то подбодрить зайца, показать, что здесь ему не грозит опасность. Я чувствовал то же, что, наверное, чувствует отец к своему ребенку.
Наконец заяц окончательно решился и сиганул вперед. Я смотрел, как снежинки поземкой взметались в воздух вокруг лап зверька, пока он бежал к темнеющим дубам на другой стороне лужайки. Сзади раздался какой-то шум, я отвлекся, а когда посмотрел снова, заяц уже исчез.
Гейнор спустился на террасу в отличном вечернем костюме и взял из портсигара предложенную ему сигарету. Мы сошлись на том, что зрелище лучей предзакатного солнца, играющих на верхушках старых дубов и кипарисов, заснеженных крыш и покосившихся печных труб Бека, весьма пользительно для души. Мы почти не говорили, наслаждаясь видом, – Гёте непременно описал бы его в стихах. Я упомянул, что по лужайке пробежал заяц-беляк. Кузен отреагировал как-то странно. Пожал плечами и сказал:
– Он нам не помешает.
Даже когда сгустились сумерки и стало холодней, мы продолжили сидеть на террасе под луной, беседуя о всяких пустяках, дальних родственниках и общих знакомых. Он упомянул об одном человеке. Я сказал, что был удивлен, узнав, что тот стал нацистом. И зачем это вообще нормальным людям? Вопрос повис в воздухе. Гейнор рассмеялся:
– Ну что ты, кузен. Не бойся! Я‑то в добровольцы не записывался. Членство в партии – пустая формальность, как и звание почетного капитана СС. Я, как говорится, оказал им честь. Кроме того, в наши дни форма весьма полезна во время поездок по Германии. Несколько недель назад, после того как я побывал в Берлине, они сделали мне предложение. Я согласился. Они заверили, что в случае войны меня точно не призовут! Приехали лично, с посланием. Ты же знаешь, как они относятся к таким людям, как мы. Вон Муссолини даже короля принял в партию. А все потому, что это убеждает даже таких закоренелых скептиков, как ты: нацисты теперь не просто банда необразованных, безработных и недалеких мясников.