Их убеждения были оправданиями изгоев, трусов и неудачников. Подобные убеждения не годятся для тех, кто собирается встать во главе государства. Жестокость нацистов с каждым днем лишь усиливалась, поскольку их вождь и его приспешники все больше боялись сопротивления, даже малейшего. И это означало, что они крайне уязвимы.
Первый допрос оказался весьма жестким и полным угроз, но физически я почти не пострадал. Думаю, они хотели, чтобы я «прочувствовал» все ужасы лагерной жизни и размяк. Другими словами, я мог бы найти выход из этого ада, если бы усвоил урок, который мне преподали. И я его усвоил.
Нацисты уничтожали все устои демократии и утвержденного закона, которые они использовали, чтобы дорваться до власти. Но без этих устоев власть их могла удержаться лишь за счет постоянно растущего насилия. Такого, которое, как показывает история, в конце концов уничтожает самое себя. Иногда парадокс является самым обнадеживающим качеством мультивселенной. Весь мой прошлый опыт привел к одной радостной мысли, что Бог и сам является парадоксом.
Как относительно привилегированного узника концлагеря Заксенбург меня поселили в камере, расположенной в замке, где во время Великой войны содержались военнопленные; с тех пор там мало что изменилось. К нам, «внутренним» заключенным, относились не так плохо, кормили получше и позволяли передавать письма на волю, к тем же, кто содержался «снаружи», в бараках, применяли самые варварские методы, их регулярно убивали за малейшие нарушения режима. «Внутренним» постоянно угрожали, что их отправят «наружу», если они не будут вести себя как следует.
Поместите немца туда, где он будет ежедневно испытывать ужасы и несчастья, угрожайте ему расправой, убивайте и пытайте у него на виду других узников, и, если можно сбежать, он обязательно сбежит.
В философию.
Со временем от подобного обращения ваши чувства, рассудок и, вероятно, душа перестанут функционировать. Они больше не смогут воспринимать то, что творится вокруг. И вы превратитесь в зомби.
Но даже зомби хоть что-то понимают и ощущают, пусть и становятся лишь слабым отзвуком собственной личности, наделенным шепотом щедрости и проблеском сочувствия.
Сложнее всего сохранить в себе гнев, который может еще хоть как-то поддержать. Отдельные зомби внешне вполне напоминают людей. Они говорят. Вспоминают. Философствуют. Но не способны ни на гнев, ни на отчаяние. Это самые идеальные заключенные.
Полагаю, что мне повезло оказаться в одной камере с Гансом Хелландером, журналистом, чьи статьи я читал в берлинской прессе. По какой-то бюрократической случайности, когда камеры переполнились, к нам посадили и Эриха Фельдмана – он написал книгу «Генри Гримм» и из-за этого получил вместо желтой звезды Давида красную нашивку «политического».
Трое философствующих зомби. Двое нар, баланда, что мы делили как могли. Иногда нам перепадали посылки от иностранных волонтерских организаций, которым еще позволяли работать в Германии. Мы стали товарищами по несчастью, подобное братство все трое до этого испытывали лишь в окопах. Сквозь стены замка и из наружных бараков до нас доносились леденящие душу вопли, треск выстрелов и другие не менее тревожные звуки – их не всегда удавалось распознать. Сон не приносил ни отдыха, ни избавления. В самых мирных снах я видел зайца-беляка; он бежал по снегу, оставляя кровавые следы. А еще мне снились драконы, мечи и могучие армии. Любой фрейдист сказал бы, что это классический случай. Наверное, так и было, но сны казались мне гораздо более реальными и яркими, чем сама жизнь.
И, кажется, в этих снах я начал видеть самого себя. Фигуру, которая почти всегда находилась в тени, и лицо тоже пряталось в тени, избавляя меня от неподвижного, пристального взгляда рубиновых глаз. Тусклых глаз, видевших намного больше, чем мне хотелось бы знать. Может, я смотрел на себя в будущем?
Почему-то мне казалось, что этот двойник – мой союзник, но при этом я очень боялся его.
Когда приходила моя очередь лечь на нары, я засыпал мгновенно. Впрочем, заснуть я мог даже на жестком полу камеры.
Охрана состояла из штурмовиков и обычной тюремной обслуги, и она изо всех сил старалась придерживаться старых правил и следить, чтобы к нам относились как должно. Получалось не очень, но иногда к нам допускали врача, а одного даже отправили домой к семье.