Он меня позабавил. Мысли его показались мне бесполезными и глупыми, исполненными жалости к самому себе. Логика слабого, в своей гордыне считающего себя гораздо сильнее, чем он есть на самом деле. Я повидал таких, как он. Свои личные неудачи они оправдывали, обвиняя во всем другой класс, правительство, расу или страну.
Самые отчаянные пытались обвинять Вселенную в своей неспособности стать героями, какими они себя представляли. Жалость к себе превращалась в агрессию, силу весьма непредсказуемую и недостойную.
– Твоя самооценка, похоже, растет, по мере того как ты теряешь самоуважение, – заметил я.
По привычке он замахнулся кулаком, намереваясь ударить. Но я посмотрел ему прямо в глаза, и рука повисла; он отвернулся.
– Ох, кузен, как же мало ты смыслишь в человеческой жестокости, – прошипел он. – Надеюсь, тебе не придется испытать ее на себе. Просто скажи мне, где ты спрятал меч и чашу.
– Я ничего не знаю ни о чаше, ни о мече, – ответил я. – Ни о клинке-близнеце, если на то пошло.
Я подошел к самой границе лжи и не хотел ее пересекать. Моя честь требовала, чтобы я остановился. Гейнор вздохнул, нервно постукивая ногой по старому паркету.
– Куда же ты мог его спрятать? Мы обнаружили футляр. Вне всяких сомнений, там, где ты его оставил. В подвале. Его мы обыскали в первую очередь. Каким наивным нужно быть, чтобы хранить сокровища в подземелье! Простучали стены и нашли углубление. Но мы тебя недооценивали. Что ты сделал с мечом, кузен?
Я едва не рассмеялся вслух. Неужели кто-то стащил Равенбранд? Видимо, тот, кто не понимал его ценности. Неудивительно, что дом в таком состоянии.
Гейнор походил на волка. Глаза его продолжали рыскать по стенам и нишам. Он нервно ходил по комнате, не прекращая говорить.
– Мы знаем, что меч в доме. Ты его не выносил. И своим гостям не отдавал. Так куда ты его спрятал, кузен?
– В последний раз я видел Равенбранд в футляре.
Он поглядел на меня с отвращением.
– Ну и как такой идеалист может быть таким прожженным лжецом? Кто мог достать его из футляра, кузен? Мы допросили всех слуг. Даже старик Рейтер не признался, хотя его допрашивали до тех пор, пока это не потеряло всякий смысл. Так что остаешься только ты, кузен. Его нет ни в печных трубах. Ни под полом. Ни в потайных нишах в стенах, ни в потайном ящике в буфете. Мы знаем, как обыскивать старые усадьбы. Ни на чердаке, ни на карнизах, ни на балках, ни в стенах мы так его и не нашли. Мы знаем, что чашу твой отец потерял. Выбили признание из Рейтера. Он слышал лишь одно имя – «Миггея». Тебе оно известно? Нет? Кстати, не хочешь увидеть Рейтера? Правда, ты его, возможно, не сразу опознаешь.
Держать гнев в узде больше не имело смысла, и я получил огромное удовольствие, вмазав кузену по уху, словно школьник-хулиган.
– Помолчи, Гейнор. Ты изрекаешь банальности, как злодей в мелодраме. Что бы ты ни сделал с Рейтером или со мной, я уверен: это самое мерзкое, на что способен твой мерзкий ум.
– Довольно бессмысленно пытаться мне льстить, особенно сейчас, – проворчал он, потирая ухо и продолжая мерять шагами мой разоренный кабинет. Он уже привык к грубой силе. И вел себя как взбешенная обезьяна. Пытался успокоиться, но не мог.
Наконец Гейнор немного пришел в себя.
– В верхней спальне уцелела пара кроватей. Спать будем там. Я дам тебе ночь на размышления. А затем с радостью отдам тебя на милость Дахау.
И вот в той самой спальне, где матушка родила меня и потом умерла, я уснул, прикованный наручниками к стойке балдахина, а на соседней кровати спал мой злейший враг. Мне снился невнятный пейзаж, и заяц-беляк привел меня к высокому мужчине, одиноко стоявшему на поляне. Моему двойнику. Он в упор посмотрел на меня своими красными глазами и пробормотал слова, которые я не услышал. На меня вдруг накатил такой ужас, какого я прежде не ведал. На малый миг я, казалось, увидел меч. И проснулся от собственного крика, к вящему удовольствию Гейнора.