Снова слышались голоса со странным акцентом. Клостергейм отвечал им на том же диалекте. Кругом хрюкало, сопело, лаяло и рычало, словно мы очутились в зверинце. Я поняла, что эти животные звуки издают при взгляде на меня люди вокруг, одетые в разнообразные маски. Чья-то рука коснулась моего тела, и я вздрогнула.
Заговорил волк с блестящей головой. Голос показался знакомым.
– Ее нельзя обижать.
По крайней мере, это меня ободрило.
– Пока время не придет, – добавил тот же волк, – она должна остаться нетронутой, иначе пользы от нее никакой. Камень у нас. Наш друг принес нам чаши как знак своей доброй воли. Она достанет Меч, а мальчишка – Посох. Но лишь в том случае, если мы аккуратно исполним все аспекты ритуала. Кровь за кровь, чаша за чашу. Подобное за подобное…
– Чушь! Это просто предрассудки. Она годится лишь как наживка для альбиноса и его своры, – раздался высокий незнакомый голос. Этот человек говорил на более понятном английском.
– Они не клюнут на эту наживку, – это сказал Гейнор фон Минкт. Я хорошо знала его голос. – Они догадаются, что мы задумали. – Циничный, жесткий и мрачный тон – он явно издевался над своими спутниками. – Нет, в ребенке гораздо больше силы.
– Давайте сначала проверим, привлечет ли червь рыбу, – еще один голос, который я не узнала, похожий на резкий шелест высохших листьев. – А не привлечет, тогда и будем изучать природу этого червяка.
– Делайте как хотите.
Голос приблизился. Я открыла глаза и посмотрела в лицо огромной кобры с открытой пастью, готовой напасть, – зубы не меньше фута, хрустальные глаза мигают и блестят во тьме, металлическая чешуя сверкает ярко-зеленым и красным.
– Проснулся, червячок?
Последние слова относились ко мне.
– Отвали! – прокричала я. Это было самое грубое слово, которое я тогда знала. – Вы меня не тронете…
– Но можем, червячок. – Кобра отстранилась, словно собиралась броситься. – Мы можем. Лишь наша сдержанность спасает тебя от сладостной изысканной боли. Ибо ты попала в столицу мировой боли, в землю бесконечных мук, где подобным тебе выпадает редкая привилегия познать всю полноту агонии. Наши мастера превращают боль в удовольствие, а удовольствие в боль. И твоя смелость превратится в самую презренную трусость, уж поверь мне.
Змей пытался напугать меня, хотя это не требовалось: я и без того уже была так испугана, что меня охватило ложное спокойствие. Я выглядела смелее, чем была, потому что смеялась. Кобра снова отодвинулась, занесла было руку в зеленой латной перчатке, но затем вдруг безвольно опустила ее.
– Мы не должны обижать ее, – настойчиво повторил Клостергейм, – пока что. Пока что.
– Тоже мне развлечение – пугать детей, – сказал женский голос. Я посмотрела на говорящую. Птица из стали и золота, украшенная редкими самоцветами. Стилизованная цапля. – Ваше ликование неуместно, господа.
– Миледи, – обернулась кобра. – Разумеется, мы все ваши слуги в этом деле. Ее оставят под вашим присмотром, как и приказал барон Мелиадус. Однако если она не сможет достать для нас добычу, то станет нашей собственностью, вы же понимаете…
– Естественно. Уверяю вас, у меня гораздо больше рабов ее возраста и пола, чем я могу себе позволить. Нам всем приходится идти на жертвы ради военных нужд.
– Жертвы, – повторила кобра. Я ждала, что сейчас из открытого рта появится раздвоенный язык. Змей смаковал слово.
– В такие дни, дорогой барон Боус-Юнге, мы обязаны принести их столько, сколько сможем, – сказала женщина. Голос у нее был довольно молодой. Прохладный, с насмешливыми нотками. Кажется, она пугала меня больше остальных.
Да и они все, насколько я поняла, ее опасались. Видимо, она была сильнее. Скорее всего, я очутилась в Гранбретани, но тогда я еще не разбиралась в их социальной структуре. Слышала лишь, что король Хуон омерзителен, а барон Мелиадус, его советник, жесток и амбициозен. Барон Боус-Юнге – что-то вроде придворного алхимика. На континенте мало знали об их жизни. Лишь немногим из таких, как мы, удавалось пересечь Серебряный мост, протянувшийся от Кале до города, что назывался Ду-Верр, и еще реже они возвращались, чтобы рассказать, что они там увидели.