Все поодиночке, крадучись, направились различными путями к лавке. Свенн и Эльсе пошли вместе.
Когда они проходили мимо дверей фрекен Фалбе, Эльсе втиснулась между Свенном и противоположной стеной. Она не испытывала угрызений совести, но мучительно опасалась, что ее остановят. Воздух, которым она надышалась среди этих людей, крепкий напиток, который она пригубила, как-то сразу пробудили в ней дикое упорство и превратили ее в ненасытного, жадного зверя, идущего сквозь гущу врагов и опасностей на охоту. Как кошка, бесшумная и быстрая, она потащила Свенна вдоль темных теней домов.
Ни на что не годный старик Ширрмейстер остался один дома, жуя скорлупку миндаля.
— С рождеством Христовым!
— Спасибо, и вас также!
Все кричали друг другу, улыбались, здоровались. Приподнять шляпу никто не мог, так как у всех руки были полны свертков.
В продуктовых лавках и у торговцев игрушками хвост покупателей тянулся в два и даже три ряда, и приказчики за стойками совершенно сбились с ног.
А на улице так же плотно стояли толпы ребятишек, глядевших на витрины, хотя в самых богатых лавках, где как раз-то больше всего и было на что посмотреть, окна совсем запотели, и чтобы разглядеть что-нибудь, надо было смотреть сквозь полоски, оставленные скатившимися каплями.
В одной из этих лавок стоял дед-мороз с белоснежной бородой и держал маленькую елочку, на которой горели настоящие крошечные свечки. Что могло быть прекраснее? Но какая-то гадкая девчонка-подросток, которая сама побывала в лавке, сказала, что снег, которым был обсыпан дед-мороз и который так красиво блестел на елке, вовсе не настоящий, а всего-навсего белая сахарная пудра: девчонка пробовала этот снег на вкус.
После этого интерес к деду-морозу у большинства пропал, и дети хлынули ко второй по счету достопримечательности — вертящейся карусели. Толпа ребятишек стала здесь настолько плотной, что взрослым едва удавалось вытащить из нее своих детей; а им ведь надо было торопиться домой. Колокола уже больше не звонили, был седьмой час. Надо было поспеть домой, приодеться — и лишь тогда должно было наступить самое интересное!
Но что может быть интереснее, чем бродить по этим освещенным улицам, среди всех этих приветливых людей, кричащих: «С рождеством Христовым!» Ведь не только на витринах есть на что посмотреть. Идешь вот так и вдруг слышишь грохот: это шлепнулся какой-то толстяк, потому что на улице ужасно скользко.
А как разлетелись вокруг него все его свертки! Право, можно было подумать, что это разнимающийся игрушечный человечек, набитый свертками, который, упав, рассыпался.
— Господи! Бедняжка! Почистить вас?
— Вы не ушиблись?
— О, немножечко, — ответил толстяк, потираясь.
— Опасно падать назад, — сказал один.
— Особенно полным, — сказал другой.
— Можете радоваться, что так легко отделались, — сказал третий.
— Хорошо тому, у кого есть возможность так удачно падать назад… — сказал четвертый, самый остроумный из них.
— С рождеством Христовым! — сказали все хором.
— Спасибо, и вас также, — ответил толстяк, и все помогли ему собрать свертки, вручая по очереди огромное количество пакетов. Все свертки оказались в полной целости и сохранности, за исключением тех, что у него самого были в заднем кармане, но тут уж никто ничем не мог помочь.
— Теперь уже действительно пора домой, — сказали большие дети и взяли малышей за руку.
Конечно, им хотелось домой. Там-то ведь и было самое интересное: елка, подарки, сюрпризы… и все же — пусть это блаженство продлится подольше. Что может быть прекраснее, чем когда тебе очень весело и интересно, а все самое веселое и самое интересное еще ждет тебя впереди; даже как-то страшно приступать к самому-самому веселому и интересному — ведь тогда все вскоре останется позади.
Но когда они пришли домой и их принарядили и причесали — смочив волосы водой по случаю праздника, — их охватило торжественное настроение. Невероятное напряжение, накопившееся за недели и месяцы необузданных мечтаний, достигло теперь своей высшей точки, приблизилось к самой замочной скважине, сияющей; как маленькая звездочка, от блеска свечей, которые зажигаются сейчас на елке. Только бы дверь открылась — открылась бы дверь — от великого и удивительного отделяет теперь лишь только эта дверь — эта дверь, которая откроется… за дверью слышатся шаги — замок тихо щелкает — она двигается, эта дверь! — дверь двигается — она открывается — дверь распахивают настежь — о!
…В лавке у Эллингсен и Ларсена по-прежнему было полно работы. Теперь приходил по большей части бедный люд, делавший нужные и ненужные покупки к рождеству. Время от времени в глубине лавки поднимали крышку тяжелого люка, и самый молодой из приказчиков спускался в погреб за новыми запасами.