Все уставились на меня в немом изумлении. Только Вилкова спросила:
— Ты чего?
— У тебя тут это… кровь, — Назаров тронул пальцем свой подбородок. Справа в мой адрес посыпались смешки и подколки. Странное дело, насмешки Шаламова вгоняют меня в краску, отупляют и обездвиживают. А шпильки всех остальных — вызывают холодную злость. Причём злость деятельную. Девок, что высмеивали меня, я послала и пообещала им, что их супер-пупер мальчики, от которых у меня «рвёт крышу», «подкашиваются ноги» и что-то там ещё, ни одной моей подачи не примут. Под дружное хихиканье я перешла в первую зону, затаила дыхание, приноровилась и…
Планеры, люблю их! Что моё — то моё. Уж на них я собаку съела — отработала практически до автоматизма.
Чем особенно хороши такие подачи — мяч может планировать по-разному: вверх-вниз, влево-вправо или же оборвать полёт в самый неожиданный момент. А уж если ударить нужным образом по ниппелю, то траектория мяча и вовсе будет совершенно непредсказуемой. Попробуй-ка такой прими. Я бы сама у себя не приняла. Вот и они не приняли. Ни одной подачи, как я и обещала. Пять эйсов подряд и — ура, победа! Вымученная, конечно, но от этого ещё больше радости.
Зал, левый край, громыхнул в едином, протяжном, торжествующем крике, а затем нас буквально затискали в объятьях. Галдящей хохочущей толпой мы вывалились из спортзала в коридор. Но даже сквозь шум я расслышала чеканный отцовский голос, доносящийся из вестибюля: «…И чтобы никаких безобразий!».
Пока переодевались, обсуждали игру. Припомнили, конечно (но без укора, шутливо), и мой промах, к тому же разбитая губа заметно опухла — как не припомнить. И уж конечно, перемыли косточки противникам и их противным болельщицам.
— Как думаешь, — спросила Вилкова, — подерутся сегодня наши с химичами?
— Сомневаюсь, — покачала я головой, натягивая джинсы. — Отец мобилизовал почти всех учителей, организовал посты и сам вон бегает проверяет…
— Но они могут сойтись и не в школе. Не будут же учителя патрулировать ещё и улицу.
Тут Вилкова, наверное, права. Всё-таки какой бред — эта дурацкая территориальная вражда и вечные стычки! Главное — в чём смысл? Понимаю, раньше земли отвоёвывали, данью облагали, потому и устраивал и побоища. Но эта ситуация с химичами — полнейший абсурд. Как и вражда наша взаимная, которая передаётся из года в год и из поколения в поколение, как эстафетная палочка, ну или как давно и прочно укоренившаяся традиция.
— На пустыре будет драка! — в раздевалку влетела Светка Черникова, следом — Куклина и Капитонова. — Ты была крута-а-а! — похлопали они меня по плечу, проигнорировав Вилкову.
— Одевайся скорее, — Светка сунула мне в руки куртку, — там все наши на пустыре собираются.
Пустырь — излюбленное место для подобных сходок. Не только между нашими школами. Там же, по слухам, устраивают разборки и местные, и приезжие «братки», и вообще все, кто желает схлестнуться стенка на стенку. От школы до пустыря — метров пятьсот. Когда-то там стояли щитовые бараки — первое пристанище первых поселенцев Адмира, работников мехколонны, что прокладывала здесь трассу. Потом рабочий посёлок стал застраиваться, оброс пятиэтажками, а последние годы и девятиэтажками, и постепенно превратился в городок, в центре которого полусгнившие бараки, где позже жила сплошная пьянь, выглядели как бельмо на глазу. Горсовет решил бараки снести и на их месте возвести дворец культуры, а может быть, спорта — тут версии расходились. Ещё на моей памяти всё снесли, хлам вывезли, площадь расчистили и даже вырыли котлован под фундамент, но потом грянула перестройка и всем стало не до дворцов, не до спорта, а тем более — не до культуры. А пустырь так и остался, и меня туда совершенно не тянуло.
— А нам-то туда зачем? Зрителями будем? Или тебе поучаствовать хочется?
— Не-е-е, что я дура, что ли, — Светка не обратила внимания, как Вика хмыкнула на этих словах. — Просто посмотрим. Ну, морально поддержим.
— Да ну, делать мне нечего.
Они ещё поуговаривали для острастки и умчались. На пороге Светка оглянулась:
— Эм, ты только Александру Марковичу не говори!
— Почему?
— Ну, пожалуйста!
— Он всё равно узнает.
— Пусть узнает, но позже. Потом, а сейчас не говори, ладно?
Я не стала ей отвечать, потому что сомневалась. Не скажешь — а вдруг что случится, чего можно было бы предотвратить? А скажешь — она разобидится. Если б не Светкина просьба, я бы даже не колебалась.