Вероника щёлкнула пультом, экран телевизора погас.
— Не хочешь поговорить о том, что сегодня произошло?
Он посмотрел на неё, но тут же отвёл взгляд. Наверное, лучше бы она обижалась, изводила его упрёками да даже устроила скандал, чем вот эта мягкая, всепонимающая доброта. Так чувство вины душило его ещё сильнее.
— Давай потом? — вымолвил он. — Я спать.
— Да, я тоже устала.
Глупо было, конечно, надеяться уснуть. Ночью, когда комната погрузилась в темноту и тишину, когда Вероника перестала отвлекать его пусть ненавязчивыми, но всё же разговорами, ему сделалось совсем невмоготу. Казалось ведь, что всё уже прошло, что… нет, не забылось, забыть такое он не мог. Просто получалось не думать про неё неделями. Так что ж теперь? Что с ним творится? Стоило увидеть Эм, и эта дурная, чёрная тоска взвыла в нём с новой силой, разъедая нутро. Как будто и не бывало четырёх минувших лет.
Вероника пристроилась к нему на плечо, тихонько посапывая, а ему казалось, что грудь придавило каменной глыбой. Он осторожно высвободился.
Наверное, если бы он встретил Эм при других обстоятельствах, то, может, у него так бы не вышибло почву из-под ног. А тут — она какого-то чёрта официантка, а он — вообще с другой. Как же нехорошо, аж тошно. Ещё этот чёртов Гайдамак… Ведь ясно, что он намеренно её шпынял. Назло Шаламову, старый козёл. Эм… Бедная… Он-то всё это не вытерпел, а каково было ей?
И почему же ему так плохо сейчас? Это ведь не любовь? Любовь — это счастье, спокойная радость, забота друг о друге, так ведь говорят. А здесь — сплошная боль острая, жгучая, удушающая. Какая-то болезнь, изощрённая пытка, одержимость, безумие. Или это так ему плохо потому, что они не вместе?
Шаламов встал с постели, тихо прошёл на кухню. Может, и правда выпить? Он достал из холодильника бутылку водки. Отвинтил крышку и прямо из горлышка сделал несколько больших глотков. Горло опалило так, что закашлялся. На глазах выступили слёзы.
Не помогло. Ничего и не поможет. Только если ещё четыре года не видеть её. Но как сейчас-то унять эту боль? Как опять загнать тоску туда, откуда она выползла?
И как смотреть в глаза Веронике? Она-то ни в чём не виновата и не должна страдать. Ведь она его любит, да так, что готова стерпеть многое. А вот Эм… были ли у неё вообще к нему какие-то чувства — большой вопрос.
И всё же, почему она оказалась в том ресторане, а ни в какой ни в Германии? В любом случае, это какой-то абсурд — она и официантка!
— Почему ты в темноте сидишь?
Шаламов от неожиданности вздрогнул. Увлёкшись мыслями, он и не услышал, как подошла Вероника.
— Да так, просто.
— И всё же? Ты давно тут сидишь, часа два, не меньше. В полной темноте. Эдик, я вижу — тебе… с тобой что-то происходит. Ты можешь мне довериться. Правда. Ты же меня знаешь…
— Нормально всё, не переживай, — вздохнул Шаламов. Как рассказать Нике, что у него дыхание перехватывает, когда он думает об Эм? Что сердце сжимается и в груди становится невыносимо больно, когда вспоминает её? Что за неё он был готов на всё? И что с Никой ничего подобного, даже отдалённо, не было и не будет.
— Было нормально. До «Касабланки», — мягко настаивала она.
Он молчал.
— А почему та девушка назвала тебя Эш?
— Меня все в школе так называли.
— Но у тебя ведь с ней что-то было?
Да, правду рассказать он Нике не смел, потому что не хотел ранить. Но и врать тоже не мог.
— Было, — произнёс он.
Хорошо, что она не включила свет и не видит его лицо. Хотя и дрогнувший голос выдал его волнение.
— Что-то серьёзное? — спустя минуту спросила она.
— Не знаю. Мы… всего дважды… встречались. В смысле, свидания у нас было всего два. И всё. Потом я перевёлся в другую школу, а она уехала.
— Но она ведь для тебя что-то значила?
Шаламов чувствовал, как замерла она, задав этот вопрос. Он долго собирался с мыслями, потом произнёс:
— Значила… Но сейчас я просто не ожидал её увидеть.
— Я понимаю, — грустно сказала Вероника. — Может, пойдём всё-таки спать?
— Ты иди, я позже.
Вероника спорить, убеждать, уговаривать не стала. Уж что-что, а интуиция у неё работала отменно. Она всегда знала точно — когда можно надавить, когда — не стоит. Сейчас — не стоило. Сейчас даже опасно. Она видела, что он, ещё вчера свой, почти приручённый, вдруг выпорхнул из её сетей, образно, конечно. Но нет, не улетел пока, но на грани. Что-то ещё держит его здесь, но что-то тянет туда. К этой неизвестной девушке из прошлого. Хотелось бы надеяться, что держит его хотя бы привязанность, а не просто чувство долга или вины.