— Да у вас вообще, гляжу, колпак поехал!
— Ну что ж, посмотрим.
— Я не понимаю… только потому что с Никой у нас не получилось, вы готовы разрушить столько чужих жизней?
— Ты уже причинил Нике боль. И сейчас хочешь окончательно её добить. Неужели ты думаешь, что какие-то чужие жизни значат для меня больше, чем она? Тогда ты просто идиот. Потому что если она будет несчастна, то я камня на камне не оставлю, но уничтожу всякого, кто посмел… кто виноват в её страданиях.
— Нет, это какой-то бред, — ошарашенно повторял, качая головой, Шаламов. — Люди постоянно встречаются и расходятся. Такое случается. Это жизнь. Как можно заставить кого-то разлюбить одного и полюбить другого?
— Я тебе скажу так: заставить можно кого угодно делать что угодно. И плевать мне на других людей, моя Ника — не другие люди. Она у меня одна, единственная. И я сделаю всё, что в моих силах, чтобы оградить её от страданий. А если нет, то… я уже сказал, что будет тогда. Ты меня услышал, решение за тобой. И вот ещё что: о нашем разговоре не должен знать никто. Даже Ника. Иначе…
Но тут у него запиликал сотовый. Гайдамак крикнул в трубу: «Алло!» и, зажав её плечом, многозначительно показал Шаламову четыре скрещённых пальца. На тюрьму, что ли, намекал? Очень хотелось выставить в ответ один, средний и прямой, но Гайдамак отвернулся. Затем нахмурился, буркнул что-то малопонятное, поднялся с кресла и стремительно вышел из комнаты. Спустя несколько секунд хлопнула входная дверь.
Глава 23
После разговора с Гайдамаком сон у Шаламова как рукой сняло, хотя думал проваляться в постели как минимум сутки. Но какой уж тут сон, когда внутри всего колотило? Сначала он метался по квартире, не зная, что делать. Бесцельно рылся в шкафах, в надежде найти — что? Сам не знал. Выдул литра два крепчайшего кофе. Выкурил оставшиеся полпачки «Кэмела», что купил накануне. Потом в изнеможении опустился в кресло и, уронив голову, стиснул виски руками.
Сам себе твердил, что старый козёл его просто запугивает. Ну, не может такого быть, чтобы из-за несложившихся отношений кто-то взял и вот такой беспредел начал творить. Не совсем же он отмороженный. Но паника не отпускала — как себя ни уговаривай, на шутника и пустослова Гайдамак не похож. Внутри росло и крепло тяжёлое чувство, что этот вполне может. И даже наверняка что-нибудь сделает. Отомстит ему, навредив родителям и Эмилии. На деньги плевать, но представить отца за решёткой он не мог. А мать? Точно сляжет. Но самое главное Эм. О том, что кто-то посмеет её обидеть, даже подумать было страшно и невыносимо.
Что делать? Что же, чёрт возьми, делать?
Самому бы ему, психу старому, переломать ноги!
На отца Шаламов тоже злился, да так, что внутри всё клокотало. Если б не его вечные авантюры, он бы не оказался сейчас в таком чудовищном положении. На счёт махинаций Шаламов поверил Гайдамаку сразу, тут и сомнений не возникло. Хотя отец никогда не посвящал его в нюансы своего предприятия, но, чёрт возьми, они прожили бок о бок столько лет. Что он натуру его не знает? Тот ведь всегда и везде старался выкружить для себя максимум выгоды. Так что ясно как день — у отца рыльце ещё как в пушку…
Но, опять же, совершенно ясно, что отец со своими изворотами, в общем-то, тут ни при чём. И будь он кристально честным, Гайдамак всё равно нашёл бы куда давить и чем угрожать. Ну а Эм… если старик сделает что-нибудь Эм, он, наверное, его убьёт.
От передозировки кофеина или от взвинченных нервов, или от того и другого вместе сердце истерично трепыхалось и буквально выпрыгивало из груди. Должен же быть какой-то выход!
Зазвонил телефон, и от неожиданности Шаламов вздрогнул. Кому он мог понадобиться? Гайдамак ещё не всё сказал? Вероника решила объявиться? Или родители? Никого из них слышать не хотелось, но на звонок он всё же ответил.