Сзади подошёл Дёмин. На него Эш отреагировал нормально, пусть без особого энтузиазма, но во всяком случае не стал делать вид, что не признал, и даже поздоровался за руку.
— А мы вот тут с Эм решили тебя навестить, — неловко переминаясь, сказал Дёмин. — А тебя погулять вывезли?
— Вывезли, — невесело усмехнулся Шаламов, скользнув по мне невидящим взглядом. Теперь в его глазах не было даже холодной неприязни, как в первый момент, вообще ничего не было, будто меня тут попросту нет.
От потрясения я не только дара речи лишилась, но и двинуться с места не могла. Дёмин тряс меня за руку, куда-то тянул за собой, а я всё стояла и смотрела на Эша, пока парень помогал ему сесть в джип, пока складывал и убирал кресло. На меня же Эш больше ни разу не взглянул.
А потом подошла она, спросила, удобно ли ему, не больно ли. Он ответил, что всё нормально.
Этот их разговор, даже не разговор, а всего лишь пара будничных фраз как будто в один миг отсекли его от меня. Он остался с ней, вот что он сейчас мне показал! Он выбрал её, а не меня! Я попятилась, попятилась, а потом развернулась и пошла прочь. Сначала медленно, а затем всё быстрее, пока не сорвалась в бег. Я мчалась, не разбирая дороги, налетая на прохожих, но никак не могла остановиться.
Дёмин поймал меня в каком-то дворе, я даже не заметила, как тут очутилась. Меня колотило от беззвучных рыданий, которые никак не могли прорваться наружу. Он бросил меня. Бросил… Господи, за что? За тот случай в ресторане? Он всё-таки не смог меня простить? Но почему он ничего не сказал? Ни слова… Лучше бы обвинял, упрекал, чем вот так, молча и холодно отвернуться.
Дёмин крепко обнял меня:
— Эм, не переживай так. Этому наверняка есть какое-то объяснение. Может, он не мог при них…
Я хотела ему ответить, но из груди вырвался жалкий всхлип. И я наконец расплакалась. Саша продолжал что-то говорить, но я как будто оглохла и отупела от горя, от рыданий. И раз за разом повторяла вслух: «Я же уже не смогу без него».
Глава 35
Шаламов негодовал: зачем она пришла? Вот уж где верх цинизма!
Миленький! Хотя она наверняка даже не догадывается, что он всё знает. Что он её видел.
Когда он в субботу очнулся на больничной койке, когда вспомнил всё, что случилось, то даже пожалел, что выжил — настолько погано было. А то бы вон как красиво ушёл…
Называть свою фамилию и родственников он поначалу наотрез отказывался — не хотел никого видеть. Ни родителей, ни Веронику, никого. Потом уж в него вцепился въедливый мент, пришлось назваться, чтоб отвязался.
Веронике он был благодарен — забыла обиды, нашла вон его, перевела в клинику, где с него буквально пылинки сдувают, где под боком никто не кряхтит, не стонет, не требует утку. Хотя ему, если уж честно, на все эти «комфортные условия» плевать. Да и благодарность эта давила его уже как плита.
Одно в этой клинике было, безусловно, хорошо — по первому требованию кололи какое-то шикарное обезболивающее, от которого не только стихала боль, но и уплывал разум. И тогда мысли об Эм уже не разъедали душу. Получалось даже вообще о ней не думать.
Эм — это просто морок. Наваждение. Юношеская мечта, которая и тогда не сбылась, и сейчас.
— Ты ничего не поел, — хлопотала Вероника, которая буквально дневала и ночевала в его палате, обустроенной помимо прочего парочкой кресел и вполне уютным диваном, на котором она и отдыхала. — А тебе через двадцать минут надо быть в процедурном. Какие-то металлические стремена будут крепить, врач сказал.
Эти дни Вероника казалась весёлой и вовсю старалась расшевелить Шаламова. Но тот либо находился в полудрёме от уколов, либо безмолвно и неподвижно лежал, глядя в одну точку.
Немного оживал, лишь когда приходили его родители. После аварии они вдрызг разругались. Мать, конечно же, винила во всём отца — он ведь подарил «тот проклятый мотоцикл». Сына жалела, но от упрёка не смогла удержаться: «Как можно было сесть за руль пьяным и не подумать о матери?». Отец тоже обронил: «Как же ты так меня подвёл?!».
И только одна Вероника не укорила его ничем ни разу, хотя кто-кто, а уж она имела на это полное право. Вместо этого заботилась, ухаживала. Утром они гуляли в небольшом скверике — Шаламов осваивал костыли. Был, правда, неловкий момент, когда она вдруг расчувствовалась и стала ласково наглаживать его волосы, а потом склонилась к груди, поцеловала, спустилась ниже, приникла жадно… Спустя минуту он отодвинул её голову:
— Не надо. Прости, я не могу сейчас.
— Из-за лекарств, наверное, — вздохнув, предположила Вероника, поднимаясь.