Шаламов недовольно скривился.
— Ну а «Истерику» можешь?
Была ему «Истерика».
— Здесь же дети! — с чувством воскликнула одна из мамочек, почему-то обращаясь непосредственно к нему.
Шаламов, держа в пальцах незажжённую сигарету, указал ею вверх и флегматично ответил:
— Мы все здесь дети. Божьи.
Потом в помощь женщинам подоспела тяжёлая артиллерия — бабушки. Насели так, что от их ругани никакой музыки не было слышно.
— Поехали ко мне, — позвал всех Шаламов.
— А Вероника? — шепнул ему Дёмин.
— Какая, нафиг, Вероника? Это моя хата!
Но гитаристы как-то незаметно слиняли, а без них у Шаламова угас весь кураж. Одна из подруг предложила:
— Можно поехать к нам!
Шаламов посмотрел на них так, будто впервые увидел и не понимал, кто они и откуда. Потом обхватил одной рукой Дёмина за плечи:
— Пошли отсюда.
Девчоночье "А мы?" пропустил мимо ушей.
Дёмин проводил его до дома — уж больно того развезло, аж качало. По пути Шаламов всё же не удержался:
— А как там Эм поживает? — спросил, пряча за ухмылкой напряжение.
— Отлично, — ответил Дёмин. — Сегодня работает.
— Пойдём поднимемся? Ещё посидим…
— Нет, поздно уже, домой надо, — отказался Дёмин и поехал к себе.
Шаламов вдруг разозлился: он тут загибается, а ей — отлично! И вместо того, чтобы вернуться домой, поймал зачем-то частника.
Тот не хотел везти такого пьяного, но Шаламов сунул ему купюру и пообещал: «Тут недалеко». Бедняга намучился, пока вёз Шаламова — тот или нёс какую-то несусветную чушь, или клевал носом, засыпая, и на вопросы: «Куда дальше?» не отвечал. Покружив по центру, таксист, наконец, высадил его у «Касабланки».
Шаламов постоял, покачался на тротуаре, опираясь на костыль, и похромал в уже знакомый, ненавистный двор. И пяти минут не прошло, как стальная дверь с протяжным скрипом распахнулась и в ярко-освещённом прямоугольнике возник её силуэт. Строго говоря, он понятия не имел, чей это силуэт — в глазах всё плясало, но решил, что это обязательно должна быть она, и двинулся навстречу.
— Дежа вю, — хмыкнул он, появляясь из тени.
Это действительно оказалась Эм. Она вздрогнула от неожиданности, отступила на шаг. Он медленно надвигался, впившись в неё взглядом. Две недели её не видел! Как будто вечность. Но почему она так вздрогнула? Испугалась? Или потому что ждала другого, а тут он? В голову ударила злость, дурная и весёлая. Кровь в венах заиграла, даже боль в уставшей ноге куда-то исчезла.
— Кого-то ждёшь, да, Эмммм?
Она взглянула на него обескураженно.
— Эш? Ты что, пьян?
— В стельку. Жаль мне себя немного, жалко бездомных собак, — с деланым пафосом продекламировал он. — Эта прямая дорога меня привела в кабак. Так кого ты ждёшь? Уж не своего ли мерина?
— Что? — не поняла она, всё так же поглядывая на него с недоумением. — Меня там такси ждёт.
— Такси… а мерин куда делся?
— Я не понимаю, о чём ты. Какой мерин? Ты так про себя, что ли?
— С какой это стати?
Эм смотрела на него в лёгком ошеломлении.
— Ну так что, Эм? Где он? И кто он? Уж не тот ли козёл, который тебя лапал?
— Эш, что за ерунду ты несёшь? — нахмурилась Эм.
— Ой, только давай без вот этого всего. Я всё видел.
— Видел — что?
— Тебя видел, тебя. И его видел.
— Я тебя не понимаю! Ты про что вообще?
— Эм, скажи лучше правду. Я прошу. Я ведь честно понять тебя пытаюсь…
— Какую правду?
Он взглянул на неё укоризненно.
— Эм, ну скажи, ты с ним из-за денег, да? Если тебе так нужны были деньги, почему мне не сказала?
— С кем?
— С кем-с кем. С козлом этим… с которым я тебя видел.
— Знаешь что? Ты бредишь! Пусти! Меня такси ждёт! — Она решительно шагнула в сторону, но Шаламов поймал её, грубо прижав к прохладной шершавой стене спиной. С глухим стуком упал на землю костыль.
Эмилия ахнула и попыталась высвободиться из его захвата, но не тут-то было. Он буквально вдавил её собой в стену. Жёсткие пальцы сомкнулись тисками на её запястьях.
— Ты пьян!
— Угу, — склонился он к её лицу.
— Ты… — гневно начала она, но он не дал договорить — впился в её губы порывисто и жадно. Несколько минут Шаламов целовал её самозабвенно, исступлённо, а когда осознал, что она отвечает на его поцелуй, вдруг отшатнулся.
— А с ним ты тоже так…?
Эм ошарашенно уставилась на него, пару раз открыла и закрыла рот, словно хотела что-то сказать, но не сумела издать ни звука. Широко распахнутые глаза её заблестели. Слёзы эти как будто его отрезвили.
В самом деле, зачем он так с ней? Зачем унижает и мучает её? Она сделала свой выбор — её право. Он её выбор не принял — его право. И не надо цепляться за неё, не надо устраивать драмы. Просто хочет быть с ней до одури несмотря ни на что и в то же время понимает, что теперь это невозможно. Вот и злится, и срывает злость на ней, а надо просто её отпустить и как-то жить дальше. Что-то такое он ей и высказал заплетающимся языком.