Хотелось поговорить с дочерью, но там он, и теперь Сергей Петрович почему-то не чувствовал за собой права приходить и мешать им. Он подошёл к окну и вдруг увидел, как Шаламов стремительно перебегает дорогу. Один. Вот он дошёл до ворот коттеджного посёлка, перекрытых шлагбаумом, вот свернул за будку охраны и скрылся из виду.
Почему? А как же Ника?
Сергей Петрович поспешил к дочери.
– Он ушёл, ушёл, – повторял она, едва слышно подвывая. – Ты не знаешь его. Если он ушёл, значит, всё. Значит, больше не вернётся...
– Вернётся, куда денется, – бормотал растерянно Сергей Петрович. Она лишь качала головой.
– Нет, ты не понимаешь, он такой гордый. Это ты виноват, – всхлипывала она. – Ты хотел, чтоб он ушёл.
– Да мало ли чего я хотел. Я ж его не гнал отсюда. Вставай, вставай. Хочешь, чаю тебе сделаю с мёдом?
Наконец Сергею Петровичу удалось поднять дочь и, придерживая за плечи, отвести её в комнату. На столе всё ещё стояли неубранные тарелки.
– Он назвал меня козлом, – напомнил Сергей Петрович.
– Он не знал, что ты это ты.
– Об этом я уже догадался.
– Он просил передать тебе извинения.
– А сам что? Духу не хватило?
– Ему не понравилось, что я от него скрыла про тебя и про мужа...
Ника села за стол, уронив голову на руки. Она больше не всхлипывала, но острые плечи до сих пор мелко и часто подрагивали. Видеть дочь такой – сущая пытка. Настучать бы по лбу этому гордому. А ведь в какой-то момент за мальчишеской расхлябанностью, как ему показалось, проступили настоящие мужские черты. Да и чёрт бы с ним – ушёл и хорошо. Но как это объяснить Нике? Она вон как убивается. Словно почувствовав взгляд отца, Вероника подняла голову. Глаза сухие, отметил он, но совсем потухшие.
– Я не смогу без него...
Сергей Петрович сам отвёз Веронику на Александра Невского. Хотел и подняться в квартиру вместе с ней, но Ника яростно запротестовала. Просто оставить дочь и уехать он не мог, но и мозолить ей глаза тоже не хотел. Она попросила не мешать им. Поэтому пришлось поручить дежурство людям Сергеева, а самому вернуться домой с неспокойным сердцем.
***
Шаламов и сам не мог сказать, с чего вдруг он так взъелся на Веронику. Пока добирался из этого их пригорода на перекладных, успел остыть, хотя перед отцом Ники всё равно было неудобно, и это если мягко. А если уж говорить начистоту, то ему аж тошно от самого себя делалось. Вот чего он такой болван? Кто его за язык тянул? Почему он вечно ляпнет, а потом думает? Уж, казалось бы, пора запомнить, но нет… Естественно, ничего передавать отцу он не будет, хоть тут надо мало-мальски сохранить лицо.
А какого чёрта он психанул на Веронику? Это ей следовало на него обижаться. Она такая хорошая и добрая. Дурак он будет, если их отношения так нелепо закончатся. Он уже хотел набрать её номер, как в дверь позвонили. Ника. Пришла к нему сама. После всего!
Вероника выглядела какой-то поникшей. Привычного лоска и уверенности как не бывало, но сейчас такой она казалась ему ближе, что ли.
Она плакала в его объятьях и просила не бросать её.
– Да не брошу я, – шептал он ей в макушку.
Даже успокоившись, она то и дело касалась его: гладила руку, ерошила волосы, льнула к груди. Словно проверяла, что вот он рядом, живой, настоящий, её. И сексом занимались так, будто в последний раз – какие вещи она вытворяла, что аж дух захватывало, и как была неутомима.
Заснули совершенно измождённые лишь под утро, да так крепко, что не услышали, как в прихожей щёлкнул замок, как по квартире прокатилось капризное: ''Эдик! Эээдик! Ты гдеее? У меня сумки тяжеленные! Где...''.
Вероника растолкала Шаламова.
– Эдик, у тебя там на кухне кто-то есть.