– Овощное ассорти, – продолжала она выставлять тарелки с закусками, – говяжий язык с кедровыми орешками под брусничным сорбен…
Она, ничего не ведая, подняла глаза и напоролась на его взгляд. Лицо её на мгновение исказилось, губы дёрнулись и застыли точно в безмолвном восклицании.
Шаламов, не отрывая глаз, судорожно сглотнул, пытаясь наконец вдохнуть.
– Эш… – еле слышно выдохнула она.
У него же все слова застряли в горле.
Потом блондинистый официант подтолкнул Эм, даже, кажется, несколько раз – Шаламов лишь краем глаза его уловил, потому что видел лишь её. Эм, вздрогнув, извинилась и поспешно ушла.
– Эдик… Эдик, – как сквозь толщу воды доносился до него голос Вероники. – Эдик. – Она трясла его за локоть, постепенно возвращая к реальности. – Что с тобой?
Но он не мог вымолвить ни слова, лишь ошарашенно смотрел на дверь, за которой только что скрылась Эм. Тиски, сжавшие горло, никак не отпускали. Каждый вдох давался с большим трудом и болью. Он снова нервно сглотнул, потянулся за водой и заметил, как дрожит рука. Ощущение было такое, словно сквозь него прошёл разряд тока миллиампер этак в сто.
– Эдик, кто это?
Шаламов не отвечал, в два глотка осушив стакан, он снова потянулся за графином.
– Позвольте, – опередил его услужливый официант и наполнил стакан водой.
Отец кашлянул, переглянулся с матерью. На обоих лица не было. Друзья Гайдамака с неприязненным удивлением уставились на Шаламова.
– Мне кто-нибудь объяснит, что здесь произошло? – хмуро спросил Гайдамак.
– Это… это Эмилия, да? Так, кажется, её зовут? – отец повернулся к матери. Она сначала потрясла головой, потом наоборот закивала. – Соседка наша бывшая и дочь директора школы, в которой одно время учился Эдька.
– Мы просто слышали, – оправилась от потрясения мать и тоже решила немного прояснить ситуацию, раз уж сын вдруг онемел, – что их семья переехала в Германию. Вот мы и удивились. Очень.
– Да уж, – крякнул отец. – Не понимаю, что она здесь делает.
– Ну, разные могут быть ситуации, – легко, даже почти весело сказала Вероника. – Вот у нас знакомые тоже переехали в Германию сразу, как перестройка началась. Писали, что шикарно устроились. Деньги лопатой гребут. А оказалось, они там вообще самую чёрную работу выполняли. Потом и вовсе вернулись домой, не солоно хлебавши. Да, папа? Я о Кулевичах.
– Угу, – угрюмо произнёс Гайдамак, разливая виски.
– А эти… как их? Фомины! Тоже ведь уехали за лучшей жизнью, только в Голландию…
Вероника щебетала без умолку, рассказывая про каких-то неизвестных людей. Шаламов смутно понимал, что она изо всех сил старалась развеять напряжение за столом. Родители тоже это понимали и, как могли, ей в этом помогали. А вот Гайдамак сидел мрачнее тучи, и его друзья подчёркнуто молчали и теперь наоборот старались на Шаламова не смотреть. Сам же Шаламов вообще с трудом улавливал нить происходящего, все вокруг – и Ника, и родители, и Гайдамак с его друзьями – как будто превратились для него в живые декорации, в мельтешащий фон. Он вроде и слышал их голоса, но до сознания они не доходили, пока Ника снова не потрясла его за руку.
– А ты, Эдик? Ты что, так ничего и не выбрал? – спрашивала она его. – Уже все сделали заказ.
Шаламов поймал себя на том, что до сих пор держит папку с меню в руках, в сотый раз бездумно перечитывая названия блюд, даже не понимая слов.
– Я как ты, – наконец выдавил он глухо и отложил меню.
– Молодой человек, повторите. И ещё бутылку Кьянти.
Блондин снова упорхнул. Стараниями Вероники и отца за столом вновь ожили разговоры, даже Сергей Петрович включился. Один лишь Шаламов постоянно выпадал и то совсем молчал, когда к нему обращались, то отвечал невпопад. Зато заметно вздрогнул, когда отворились двери зала, и устремил туда ищущий взгляд. Но вошёл блондин, принёс заказ. Эмилии же не было.
В висках по-прежнему стучал пульс, но мало-мальски вернулась способность хоть как-то соображать. Правда, мысли ворочались одни и те же: как тут оказалась Эм? Почему она здесь? Как такое вообще возможно?
– Я в уборную, – шепнул он одними губами Веронике.